Когда я закончила фанфик Куда улетают фениксы, кто-то из немногочисленных (как обычно) комментаторов робко понадеялся, что ХЭ всё-таки ещё возможен. Хотя, по моему мнению, Фениксы заканчиваются вполне счастливо. Но потом выснилось, что иной исход сюжета ДЕЙСТВИТЕЛЬНО возможен и, как ни странно, идея традиционного ХЭ, привидевшаяся мне в гриппозном полубреду, по приходе в сознание не показалась мне пошлой и банальной. Поэтому я решилась.

Итак, автор - я, мать ваша наместница, бета занята внучкой и вязанием.
Сневилл. Рейтинг - в соответствии с Уставом. Размер - наверно, будет очень много.
Отказ: фигушки
Саммари: если б можно было детство возвратить!
Комментарии: альтернативная концовка цикла "Из ненаписанного" (да к тому же ещё и недописанного). Всем, кому покажется, что ВОТ ТАКОЙ сневилл - вещь нелогичная и невозможная, спешу сказать: обоснование всего этого существует и вполне себе достойное, просто я его ещё не записала буквами.

Ну и хватит. К делу.

СОВСЕМ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ.

Эта идея пришла мне в голову только потому, что я смертельно устал. Хотя нет, «устал» это не то слово. Ведь я же не могу сказать, будто устал посещать в Мунго моих несчастных родителей. И здесь то же самое. Я изнемог от желания биться головой об стену. От жалости, от отчаяния, от невозможности помочь. Сил моих больше нет.

Каждый раз сюжет повторяется практически без изменений. Сначала Мастер начинает сердиться по пустякам. В принципе, он всегда сердится исключительно по пустякам (в серьёзных случаях он, как правило, очень сдержан и рассудителен), но в такие времена его раздражает буквально всё, от недостаточно ровно стоящих колб до головотяпства Небесной Канцелярии, из-за которого в Шотландии опять плохая погода. Но больше всего его раздражаю, конечно же, я. Сначала он просто недовольно косится, поджав губы, потом начинает придираться. То я топаю, как слон, то наоборот, подкрадываюсь, словно привидение, то слишком громко дышу, то у меня не застёгнута пятая пуговица на правом манжете, то у меня косынка какого-то дурацкого цвета (а она у меня, кстати, чёрная) и вообще, второго столь же бестолкового, неповоротливого, ленивого и во всех отношениях безнадёжного идиота, как я, во всей вселенной днём с огнём не сыщешь.

- И какого лысого Мерлина я с вами связался, мистер Лонгботтом! – ворчит он сквозь стиснутые зубы. – Вот вечно же мне везёт вляпаться в историю!

Это продолжается день-два, потом следует фаза бурной деятельности. Мастер носится по лаборатории и прилегающим помещениям, усердно симулируя повышенный интерес к науке. Иногда результатом бывает очередное открытие, но чаще всё заканчивается снегопадом порванного в клочки пергамента, сломанными перьями (а порой и ножами), некоторым количеством опрокинутой мебели и весьма экспрессивным заявлением, что Северус Снейп – старый, бесполезный, никчёмный, тупой, безголовый, бездарный (тут уж сколько хватит фантазии и дыхания) урод, что вместо мозгов у него драконий навоз, да и этого добра всего пара унций, а вместо рук рачьи клешни и поэтому его следует немедленно прикончить в целях всеобщего благополучия и процветания.

Вот теперь нужно поймать момент. Сунешься слишком рано – в твою сторону полетит увесистое старинное пресс-папье и вопль «Что уставился, пшёл вон, прокляну!» (тут главное стоять смирно и не бояться: Мастер кидает прицельно, на два дюйма левее моего левого уха), спохватишься поздно – а он уже заперся в спальне, наложил чары на дверь и на камин, и можно хоть с тараном приходить – проникнуть внутрь не получится. Он выйдет из своего затвора сам, через пару суток, истерзанный, чуть живой, но на мой вопрос ядовито огрызнётся, что с ним всё прекрасно, замечательно, лучше и быть не может, и не лезьте не в своё дело, сэээр.

Но если удастся не упустить эти две минуты между его яростью и гордыней…

- Невилл, опять…

- Я вижу, Мастер.

- Я тебя обидел…

- Не берите в голову.

- Я больше не могу…

- Всё будет хорошо.

Осторожно обнять его и отвести в спальню. Помочь раздеться, потому что сам он не сможет: левая рука повисла, словно парализованная. На самом деле это, слава Небесам, не так, но боль уже измотала Мастера совершенно. Вроде бы, и не такая сильная, но цепкая, упорная, кто угодно на стену полезет. А ещё – страх. Страх остаться инвалидом, ибо однорукий зельевар – уже не зельевар. Он боится этого до безумия, и никакие увещевания на него не действуют. Стать бесполезным – для него это страшнее смерти…

Вместо того, чтобы сидеть тихо и не мешать, он пытается наперегонки со мною одной правой рукой расстёгивать тугие пуговицы сюртука. Дрожащие пальцы холодны как лёд. Тоже не новость: лихорадка – вечный итог всех его великих подвигов. Я осторожно отклоняю неловкую помощь.

- Сэр, вам обезболивающее…

- Больше уже нельзя.

- Понял…

Когда-нибудь это кончится очень плохо. Привычка терпеть, не показывая виду, не позволяя помочь себе, просто сожжёт его неприспособленное к перенесению боли и страданий тело. И эта вечная отчаянная злость на себя за то, что он не железный, за то, что родился на свет слабым и хрупким, она его доконает рано или поздно. А я… Интересно, он понимает, каково придётся мне, если я его потеряю?..

- Вам нужно было лежать в постели уже четыре дня назад, - ворчу я, отойдя от кровати на пять метров и для дополнительной звукоизоляции уткнув нос в воротник сюртука, который я несу вешать в шкаф: в ближайшие пару дней одежда Мастеру не понадобится.

Ибо совсем промолчать - не могу, а сказать вслух…

- Что вы там бормочете, мистер Лонгботтом? – он слегка приподнимается на локте, и я спиной чувствую подозрительный взгляд. Услышал-таки. – Кажется, вы опять позволяете себе критиковать мой стиль поведения?

- Так точно, сэр, - какой смысл врать легилименту? Я возвращаюсь и сажусь на край постели. Ну, сейчас начнётся.

- Благодарю за помощь, можете быть свободны, - шипит Мастер и, изображая презрение, щурит блестящие от жара, измученные, совершенно больные глаза.

Я не стану говорить ему, что я не могу быть свободным. Потому что не хочу быть таковым. Свободными желают быть только маленькие дети. А взрослые могут только лгать самим себе, будто мечтают об этом. А я уже вырос и я не люблю лгать: занятия наукой приучили меня докапываться до истины. А истина состоит в том, что, если я сейчас выйду из этой комнаты, то следующие два дня буду околачиваться около запертой двери и тоскливо думать, как ему там сейчас плохо одному…

Я молчу: мне сейчас не до лекций. Мне надо дождаться, когда и ему тоже окончательно станет не до них.

- Вы наглый, невоспитанный, бессовестный мальчишка, у вас нет ни малейшего понятия о вежливости, такте и субординации, вы беззастенчиво пользуетесь чужой слабостью, вам наплевать на чувства находящихся рядом с вами людей, на то, что вы ставите их в неловкое положение, заставляете мучиться от сознания собственной неполноценности… Ну что вы тут расселись? В конце концов, это неприлично. Я попросил вас уйти. И я продолжаю на этом настаивать. Убирайтесь отсюда немедле… Да, хочу.

Он едва может приподняться, чтобы попить. Но стакан всё равно приходится держать мне.

- На чём я остановился? – он закрывает глаза и морщится: я действовал недостаточно уверенно, помогая ему улечься обратно. Я стеснялся и поэтому был неловок, и он снова потревожил больное плечо. – Ах, да, я велел вам убираться. Я не желаю быть объектом вашей самоотверженности. Слышите? Если вы ждёте от меня благодарности за ваши мучения, то вы их не дождётесь. Потому что я мучаюсь не меньше вашего. Вам неприятно возиться со мной, а мне неприятно терпеть ваши заботы. И не прикидывайтесь ангелом. Даже ангелу было бы противно на вашем месте. Боитесь, что я сдохну раньше, чем выполню наш контракт – чёрт с вами, зовите мадам Помфри, ей по должности положено не быть брезгливой. Ей за это жалованье платят… Вы меня, вообще-то, слушаете, сэр?

- Я слушаю, сэр, - примостившись рядом с ним на краешке кровати, я смешиваю зелья. Звать мадам Помфри нужды нет, она мне уже и так всё объяснила. Жар у него оттого, что, как обычно, перенервничал. Значит, в жаропонижающее добавляем успокоительное. Может, быть, после него Мастеру удастся хоть немного поспать, хотя вряд ли. Пока боль не отпустит, уснуть по-человечески он не сможет, будет временами проваливаться в тревожное забытьё, которое едва ли не более мучительно, чем бодрствование.

- Он уйдёт… Я не вправе его удерживать… Я не в обиде, нет… Мальчику нужен нормальный учитель… Симплициус, вы не возьметесь? Не пожалеете… Я вот не пожалел… только теперь не знаю, как я буду без него…

- Всё будет хорошо, никто никуда не уйдёт, нужно успокоиться и потерпеть ещё немножко, всё будет хорошо, - раз за разом я повторяю это скорее самому себе, потому что Мастер в бреду всё равно разговаривает не со мной, а с магистром Олдби, новым главой Лиги Алхимиков. Сэр Либациус Бораго благополучно преставился пару лет назад, чему я весьма обрадовался и не стыжусь в этом признаваться: магистр Либациус не любил Мастера, а это, согласитесь, ни в какие ворота не лезет.

Потому что сам я влюблён в него страстно, безумно и беззаветно (хотя и совсем не так, как могли бы подумать некоторые утончённые джентльмены, к числу коих мы оба не принадлежим) и просто не могу представить себе, как может быть иначе. Теперь уже не могу. Когда-то мог, но те времена бесследно смыла река новой жизни, в которой я наконец-то стал таким, каким всегда мечтал, но никогда не надеялся стать. Говорят, отцы по духу - ближе и роднее отцов по плоти, и я могу подтвердить: это так и есть.

Я никогда не брошу своего родного отца, хотя тот безумен и не может ни узнать меня, ни назвать сыном. И уж конечно, я скорее умру, чем брошу Мастера, хотя он называет меня сыном только тогда, когда не узнаёт.

- Он – всё, что у меня есть в этой жизни… и другого мне не нужно… Умереть ради его счастья – вот о чём я мечтаю, Симплициус…

- А он мечтает, чтобы ты жил и был счастлив сам, - что если я немного ему подыграю? Я наклоняюсь пониже и шепчу, почти касаясь губами влажного виска. Под полупрозрачной кожей часто бьётся голубоватая жилка. – Умереть – это слишком просто, Северус, ты должен жить, ты слышишь?
- Я слышу… я должен… - чёрные ресницы вздрагивают, а дыхание становится рваным, словно Мастер борется с какой-то непосильной тяжестью. Чёрт, что я наделал? «Должен» - его любимое словечко. Долг – единственный понятный мотив существования, долг - как то ужасное зелье, которое палачи вливают в рот своим жертвам, чтобы те не умерли под пыткой слишком быстро.

- Я не могу… я больше не могу… я устал…

Я осторожно придерживаю его, потому что он начинает метаться, а я так боюсь, что он может ещё больше навредить себе. Чёртово лекарство почти не помогает. Приступы с каждым разом всё сильнее, а дозу увеличивать нельзя, и мадам Помфри только разводит руками: да, она волшебница, но не Господь Бог.

- Невилл… неужели тебе не противно тут, со мной?..

Очнулся, но совершенно без сил и оттого кроток, как ягнёнок и искренен, как дитя. Он действительно не понимает, что кому-то может быть не противно прикасаться к нему, что кто-то может жалеть его не от сознания тяжкой необходимости быть милосердным к ближнему, а просто так. Объяснить, что я никогда не был примерным прихожанином соседней церкви и не отличался любовью к благотворительности, я не смогу: во-первых, всё равно не поверит, а во-вторых, от горькой беспомощной нежности так сдавило горло, что я почти нем.

- А вам было бы противно? – кое-как хриплю я. – Будь я на вашем месте?..

- Ты?.. На моём?..

Мастер очень слаб, а молниеносная острота его блистательного ума практически нейтрализована лошадиной дозой успокоительного зелья. Поэтому в течение нескольких секунд я наблюдаю мучительные попытки серьёзно подумать над моим риторическим вопросом. Размышления обрываются судорожным вздохом. Мастер зажмуривается и стискивает зубы, не позволяя себе стонать. Он всегда терпит молча, наверно, и под Круциатусом ни звука не издал бы. Его проклятая выдержка порой даже целителей чуть ли не до истерики доводит, это я уже привычный. И тем не менее я в панике: сейчас ему не должно быть так больно! Что с ним?! Я уже готов кинуться за мадам Помфри, но…

- Не надо на моём… не надо…

Ах ты ж… Я всё понял. Понял, что некоему мистеру Лонгботтому нужно отрезать язык, лучше прямо вместе с головой. Кажется, Мастер вспомнил, как я пару лет назад действительно оказался на его месте. Причем, в самом буквальном смысле – вот в этой же постели. Только мне тогда было гораздо хуже, чем сейчас ему. А ему – несравнимо хуже, чем сейчас мне.

* * *

Зельеварение – наука опасная. Наверно, поэтому древний Устав Лиги Алхимиков до крайности суров, Ученики по отношению к своим Мастерам приравнены к тварям бессмысленным и бессловесным, и гуманистические веяния нового времени никак не влияют на таковое положение вещей. Безоговорочное послушание, ни шагу без разрешения, дышать только по команде – иногда отнюдь не в переносном смысле. А чтобы жизнь мёдом не казалась, правила сии распространялись не только на часы занятий в лаборатории, но на всё время, пока Ученик находится в доме Мастера. То есть, на десять месяцев в году а в первые три года – на двенадцать, потому что поначалу каникулы Ученику не полагаются вовсе.

Я прошёл пять собеседований, на которых цвет учёных мужей Лиги выяснял, согласен ли я отдать себя в рабство во имя великого искусства. Ныне покойный сэр Либациус Бораго со сладострастным блеском в недобрых глазках расписывал мне, как он заставлял своих учеников чистить ему ботинки и мыть уборную. Это он намекал, что под началом Северуса Снейпа мне и мечтать не следует о таких приятных и необременительных занятиях. Я старательно корчил испуганную рожу. Старый пердун, я думаю, был вполне удовлетворён: когда меня наконец допустили до подписания вожделенного контракта, мои руки просто тряслись. От радости, но об этом сэр Либациус, ясен пень, не догадывался.

Я прекрасно знал, что профессор Снейп, которого я теперь должен был… нет, которого я теперь был счастлив называть своим Мастером, не станет терпеть меня в качестве прислуги. Но мне так хотелось хоть как-нибудь выразить ему свою бесконечную признательность за всё, что он для меня сделал! Я надеялся, что, когда я буду жить с ним вместе, мои чувства найдут выход в заботе, в помощи, в каких-нибудь мелких услугах, практически неизбежных в общежитии. Но Мастер с неумолимой точностью, хотя и без единого слова, очертил границы наших взаимоотношений, каковым отныне надлежало неукоснительно пребывать в сугубо деловых рамках. Это было ужасно. Я привык, что, если рядом со мной человек, то мы и общаемся по-человечески, а не как на учёном совете – едва ли не на латыни. Между прочим, раньше всё было не так, профессор Снейп разговаривал со мной нормально: кричал, сердился, высмеивал, спорил, удивлялся, что я такой болван, а соображаю… И что с ним стало теперь?

В общем, в непривычной обстановке я так затосковал, что однажды Мастер всё-таки застукал меня с веником. Встретив исполненный холодного недоумения взгляд, я мог только возблагодарить судьбу, что вздумал убираться всего лишь в гостиной, а не в кабинете или, упаси Всевышний, в спальне Мастера.

- По вашему мнению, мистер Лонгботтом, в Хогвартсе мало домовых эльфов? – нарочито вежливо осведомился мой учитель. – Так вот, запомните, сэр: если вы твёрдо решили пополнить их ряды, вам придётся забыть о Зельеварении. Мне только эльфа в Учениках не хватало. Бросьте валять дурака и ступайте работать.

Я с позором удалился в свою комнату и схватил первую попавшуюся книгу, но читать не мог, сгорая от стыда и, что греха таить, от обиды. Неужели он не понимает, что это я не выслуживаюсь, что это я от души?!

За моей спиной скрипнула дверь. Я, как положено примерному Ученику, встал со стула и замер, покорно опустив голову, готовый внимать каждому слову Мастера.

- Я тут подумал…

Я осторожно покосился на него и понял, что слух меня не обманул: на лице Мастера ясно читалось смущение.

- … что вы, наверно, устали. Прошедший год был очень тяжёлым для всех нас. Я не стану отрицать, что в последнее время вы много занимались и даже, пожалуй, не вполне бесполезно. Поэтому поезжайте-ка вы отдыхать. Вернётесь к началу семестра. Тогда и начнём… А сейчас от вас всё равно никакого толку не будет.

Восстановив реноме этой последней фразой, он удалился, решительно хлопнув дверью на прощанье, а я, чуть не плача от бессилия, вытащил из шкафа чемодан. Я не имел права обсуждать приказ, хотя жестокость Мастера и превосходила все мыслимые пределы. Отправить меня на каникулы сейчас, когда сердце пылает вдохновением! Да я же не доживу до сентября!!!

Дожил, разумеется. Кое-как перетерпел вечные усмешки бабули, которая взяла манеру обзывать меня «восторженным дурачком» стоило мне лишь упомянуть при ней имя Мастера. Чуть не съездил в нос Рону прямо на его свадьбе, когда новобрачный, подвыпив, вздумал интересоваться, когда же я и сам, наконец, распрощаюсь со своим холостым положением. Я сказал, что Луна хочет с этим повременить, на что Рон, нетрезво подмигнув, заявил, что имел в виду не её, а профессора Снейпа.

Хорошо, что неприятный инцидент имел место не во время официальной части, на которой присутствовали толпы репортёров и просто сочувствующих граждан, а позже, когда веселье плавно перетекло в уютный домик новоиспечённой четы Уизли – подарок от Министерства Магии молодым героям войны.

Гермиона обозвала мужа идиотом и пригрозила, что немедленно с ним разведётся. Джинни помогала своему пока что ещё жениху (свадьба состоялась через неделю) Гарри держать меня и упрашивала не обращать внимания на пьяных придурков. Рон очумело хлопал глазами, а потом обиженно взвыл, что это была шутка, просто я уже всех тут достал разговорами про своего распрекрасного профессора, как будто у меня больше нет тем для светской беседы. И вообще, почему Поттеру можно, а ему нельзя?

Ну да, Гарри однажды ляпнул нечто в том же духе, только Рон, кажется, подзабыл, что Дважды Герой и Победитель Вольдеморта тоже чуть не словил от меня в ухо за тупые высказывания. Значит, зря я тогда понадеялся, что остальных это научит относиться к моим чувствам с уважением...

Слегка остынув, я спросил у друзей – неужели я действительно так всех достал? Друзья дипломатично вздохнули, и я дал себе слово исправиться и больше никогда в жизни не упоминать вслух священное для меня имя. Моей выдержки хватило часов на десять – потому что была ночь и я спал. Утром я отправился в гости к Луне и отлично провёл время, ибо никто не перебивал моих пламенных речей. Лишь однажды моя прекрасная возлюбленная поинтересовалась, известно ли мне, что все алхимики до самой смерти обязаны хранить целомудрие, и сам Фламель был девственником, а его жена на самом деле приходилась ему сестрой?

Я, разумеется, счёл эти слова намёком, обрадовался, но перейти к активным действиям толком не успел, потому что Ксенофилиус позвал нас ужинать. Пришлось поскорее уносить ноги, потому что за обедом меня уже пытались отравить ухой из пресноводных заглотов и, боюсь, вполне намеренно. Ксено очень трепетно относится к своей единственной дочке, да к тому же до сих пор не верил в то, что Северус Снейп не злодей, и постоянно говорил о нём всякую обидную чушь. Я терпел его глупые злопыхательства только из-за Луны.

В подобных развлечениях два месяца каникул не то чтобы пролетели незаметно, но всё равно закончились. Я вернулся в Хогвартс, впервые наблюдал церемонию распределения первокурсников, сидя за преподавательским столом рядом с Мастером, от волнения почти не мог есть, а после пира, спустившись в подземелья и войдя в наши огромные мрачные апартаменты, наконец-то почувствовал себя дома.

И всё же первые полгода я прожил, словно в логове некоего таинственного, непредсказуемого и опасного существа, вроде гиппогрифа. А потом до меня, наконец, дошло, что Мастер был таким странным, потому что всю свою взрослую жизнь прожил один и теперь ужасно стеснялся, что рядом с ним вынужден жить кто-то ещё. Я уверен, что правильно сформулировал его отношение к ситуации. Не он был вынужден делить со мной квартиру, а я был обречён терпеть его общество. Мастер считал, что это весьма незавидная доля и в силу крайней противоречивости своей незаурядной натуры изо всех сил старался сделать её ещё более незавидной. Потом слегка попривык, успокоился, и моя учёба наконец-то вошла в нормальное русло.

Уже через год «Вестник Алхимии» опубликовал мою первую заметку, потом небольшую статейку, потом большую, а через три года сразу пять издательств наперебой трясли меня на предмет монографии. К двадцати трём годам я имел имя в научных кругах, но это не мешало мне оставаться послушным и почтительным Учеником.

Хотя, имея в качестве Мастера такого человека как Северус Снейп, проявлять эти качества зримо было себе дороже. Он немедленно начинал подозревать невесть что и на всякий случай обзывал моё поведение подхалимством, лицемерием и лизоблюдством. Видя, как он растерян и нервничает, я скрепя сердце начинал дерзить и всячески самовыражаться. Мастер с превеликим облегчением объявлял меня невоспитанным, заносчивым, наглым, бессовестным карьеристом, но добавлял, что откровенное хамство претит ему гораздо менее притворной вежливости.

В общем, нашу жизнь нельзя было назвать спокойной, хотя и тягостной она не была, потому что все эти досадные недоразумения с лихвой восполнялись его гениальностью и моей жаждой знаний. Наука, наша общая страсть, дарила нам драгоценные часы вдохновения, когда мы оба забывали о себе и наконец по-настоящему становились собой. Мы понимали друг друга с полувзгляда – ни намёка на магию, истинное родство душ. Я боготворил Мастера и робко догадывался о том, что и сам небезразличен ему. Только догадывался – до определённого момента.

Этот момент настал неожиданно и довольно банально, учитывая нашу специализацию. Я порезался. Со всеми нами это время от времени случается, даже с Мастером бывает. Нож соскользнул, да так неудачно, что вспорол защитную перчатку. Ничего особенного, но… Если учитывать, что это произошло как раз во время измельчения свежих побегов тентакулы, то на ум приходит лишь одно и притом крайне неприличное слово, синоним печального, но безобидного «мне крышка». Его-то я и выдохнул, в смертельном ужасе уставившись на капли собственной крови.

Бабушка воспитывала меня очень строго, и до сих пор я, кажется, ни разу в жизни не дерзал прибегнуть к помощи ненормативных выражений. Возможно, поэтому Мастер не стал тратить драгоценные мгновения на воспитательные окрики. Молча прилетел (может быть, и буквально, я не заметил) с другого конца лаборатории, взглянул на мой стол, побледнел, схватил чистый нож, содрал с меня перчатку…

- Тентакула, она ядовитая, сэр, - жалобно проблеял я.

- Спасибо за информацию, сэр, - огрызнулся Мастер, сплюнув кровь на пол.

- Вы тоже отравитесь, - уточнил я причину нарушения субординации.

- Заткнись.

У меня и так уже начал неметь язык – яд тентакулы действует очень быстро. Мастер сотворил из воздуха кресло, в которое я и повалился, ибо ноги тоже онемели. Я прекрасно знал, что это ещё только цветочки.

- Мне страшно.

Он не ответил. Он сцедил несколько капель моей крови в крошечный золотой котёл, потом задрал рукав и полоснул ножом по собственному запястью. Ход мысли был мне понятен: моя отравленная кровь смешается с его, тоже отравленной, но не смертельно, и как бы получит знание о том, что яд можно победить… У магглов это, кажется, называется «прививка». Гермиона рассказывала…

Вообще-то тентакула не слишком опасна, если её яд попадает в организм наиболее естественным для ядов путём – через рот. Отравление доставит массу ярких ощущений (безоар в данном случае неэффективен), но к смертельному исходу не приведёт, если, конечно, не хлопнуть сразу полстакана неразбавленного сока – но это, во-первых, слишком дорогое удовольствие, а во-вторых, на вкус ужасная гадость. Про это мне Мастер говорил, он его пробовал – в научных целях, разумеется. Ненормальный.

А вот если хоть капля попадёт сразу в кровь… Я не слышал, чтобы люди после такого выживали. Противоядия до сих пор тоже не существовало, и в этом смысле моя оплошность послужила на пользу магическому сообществу: Мастер, впавший от испуга и от яда в некое подобие транса, умудрился сымпровизировать новое зелье, точный состав и способ приготовления которого сам же очень долго пытался вспомнить – потом, когда всё закончилось хорошо.

Это открытие, разумеется, потрясло научный мир, но позже выяснилось, что практическая польза от него невелика. Ибо никто из зельеваров не смог управиться с рецептом быстрее, чем за полчаса, в то время, как смерть от отравления соком тентакулы наступает в течение десяти минут. Травятся им насмерть в основном наши же коллеги – тем же методом, что и я, но далеко не у каждого есть напарник, который решится сначала отсосать яд из раны, подарив пострадавшему дополнительные десять минут жизни, а потом, борясь с подступающей тошнотой и головокружением, умудрится сварить противоядие всего за четверть часа.

Я отключился от восприятия объективной реальности через несколько секунд после того, как увидел густую красную струю, стекающую по тонкому запястью Мастера. Потом меня скрутило так, что мне показалось – сейчас кишки через горло наружу вылезут. Смутно помню себя на каменном полу в луже кровавой рвоты, да и понос, кажется, имел место. Правда, в тот момент такие подробности меня мало волновали. Меня вообще уже ничто не волновало, даже страх испарился, осталось лишь всеобъемлющее, невыразимое никакими словами желание сдохнуть поскорее. Сознание вспыхивало временами, как языки угасающего пламени. Одна из таких вспышек высветила шприц в руке Мастера, я понял, что это противоядие, и попытался оттолкнуть злодея, который хотел продлить мои страдания. Кажется, я его даже ударил…

Всё кончилось так же внезапно, как и началось. Я вдруг понял, что судороги меня больше не ломают, не тошнит, нигде не больно, я спокойно лежу в кровати и смотрю на Мастера, который сидит рядом и смотрит на меня. И держит меня за руку.

- Долго?.. – прошептал я, собравшись с силами.

- Сутки, - так же тихо ответил он.

Надо же. Всего сутки. Мне показалось, что… ох, не знаю я, как это назвать. Вечность - не вечность, но что-то вроде. Не говоря уже о том, что Мастер выглядел как после долгого заключения в Азкабане. Или даже скорее не после, а во время.

- Как ты?

Я попытался понять, как, потому что Мастеру, очевидно, был важен мой ответ.

- Я никак, - сообщил я наконец. – Мне холодно. И странно.

Тело наливалось ледяной тяжестью – она уже сковала ноги, неторопливо расползалась по животу, поднимаясь всё выше.

- Я становлюсь памятником, - сказал я, попытавшись улыбнуться, ибо во взгляде Мастера мне вдруг открылась такая бездна страдания, что аж голова закружилась.

- Не надо, сэр… В Уставе же сказано… Мастер не в ответе… за смерть Ученика…

Он молча поднёс мою руку к губам. Это не был поцелуй – чуть слышный стон отчаяния на миг согрел мои пальцы… У него у самого руки как лёд, а лицо как у мраморного ангела, обнимающего могильный крест. Я любовался им, пока у меня оставались силы держать глаза открытыми. Потом свинцовая тяжесть легла на мои веки, и они опустились. Я хотел сказать, что люблю его, но у меня не хватило дыхания. Горечь и боль снова объяли меня: я же так не могу, я должен ему сказать, я должен, дайте мне воздуха, хотя бы глоток, дайте! Что-то рвануло меня вверх с подушек… Мастер… Он кричал… Потом всё исчезло.

Ух...выдохнула в конце, вот это серьёзно... Даже слов адекватных не осталось. Начало понравилось, прямо сразу окунает в эту атмосферу, заставляет настроиться на нужные эмоции, прямо как камертон. Да, похоже и правда история обещает быть долгой. Уповаем на твоё трудолюбие)))))

Морвен, мать-наместница Для тебя я всегда найду время и свои обязанности беты не забываю (хотя назвать это обязанностью не могу, скорее, удовольствием) Снова и снова удивляюсь, как можно за такой короткий срок так написать, что почти ничего не оставить мне для замечаний! Захватывает конкретно, на все время чтения полностью выпадаешь из реальности! Солидарна с Neya@ - твое трудолюбие достойно уважения!

Теперь к делу. Для чистоты момента предлагаю:
1.В предложении "И эта вечная, отчаянная злость ....себя ..." и далее - пропущены слова, прочти внимательно.
2. В предложении "Мастер считал, что это крайне незавидная доля ..." и далее - два раза подряд слово "крайний".

Ждем проду

Neya@ , мамафанат, мать-благочинная ,

Морвен, мать-наместница ну что ты, это тебе

Морвен, мать-наместница
Здорово, просто здорово. Пронзительно. И с таким приятным юмором в нужных местах. Особенно про утонченных джентельменов понравилось.) И вообще, все диалоги просто блеск!
Последняя сцена вообще . Дух захватывает.
Языком в процессе чтения просто наслаждаешься. В общем, спасибо за огромное удовольствие! Очень, очень хочется поскорее продолжения!

читать дальше- Я слушаю, сэр, - примостившись рядом с ним на краешке кровати, я смешиваю зелья. Звать мадам Помфри нужды нет, она мне уже и так всё уже объяснила.

Всё кончилось так же внезапно, как и началась.

Франческа-Мария, сестра милосердия , пасиб, дорогая, для тебя старалась)))

Морвен, мать-наместница
Гы! Спасибо! Бобриха довольна!

Морвен, мать-наместница Это то, что я могу читать бесконечно, так же, как "Фениксы" и "Единственный"))))))

Я так рыдала, читая Фениксов. Сидела за компом вся в соплях, но не могла оторваться. Думаю, эта часть серии будет такой же трагичной, уже страшусь снова залить клаву слезами) Как же вы бедного Снейпушку не жалеете
Автору

Когда я закончила фанфик Куда улетают фениксы, кто-то из немногочисленных (как обычно) комментаторов робко понадеялся, что ХЭ всё-таки ещё возможен.
Вот как-то никогда не воспринимала "Фениксов" как трагедию - там же Гарри во время чтения письма гладит летучую мышку, или меня память подводит? Наверное, ХЭ в Фениксах я сама себе домыслила, да? Мне все время казалось, если Северус пообещал ученику не уходить, то и не уйдет. Точно.
А продолжение хорошее. Критиковать не буду даже и пытаться, ибо править Ваш неповторимый стиль - занятие неблагодарное. Сама я чаще пишу куда менее романтичные и более жесткие вещи, так что почитать Ваши - удовольствие и отдых. Спасибо, буду с нетерпением ждать продолжения!

Спасибо. Так приятно снова почитать про них. Надеюсь на скорое продолжение. Вы будете выкладывать здесь же, или отдельным постом?

София, сестра-наставница , уфф... я уж думала, тебе не понравилось)))

BucksFizz, неа, трагедии не будет. Долго будет грустно, но я же обещала ХЭ, поэтому будет ХЭ)))

Улауг , увы. Ту мышку они просто купили на память о Дженни. Поэтому я решила всё-таки сделать настоящий ХЭ. Потому что ХЭ который в Фениксах, пожалуй, слишком узкоконфессиональный, так сказать...

allayonel, спасибо))) Буду отдельнми постами, как обычно.

Морвен, мать-наместница Бедный Севушка ! А что у него с плечом ?

Вероника, сестра -странница , а это мы узнаем в следующих выпусках.

Как творческие успехи? умыл получила?

Морвен, мать-наместница Ага, сегодня за пластилином ходила , потом покажу результат

Морвен, мать-наместница Хотела добавить к твоему вступлению пять копеек.
Для человека Средневековья, в том числе и для мужчины, было совершенно естественным явлением не сдерживать своих слез. Напротив, слезы считались божьим даром, и проливали их и при покаянии, и в радости, и в скорби. Идея о том, что мужчина должен сдерживать свои эмоции, формируется уже в Новое время. На эту тему написаны серьезные исторические исследования, так что нежные чувства, проявляемые героями куртуазных романов, не преувеличение.
А вот оплакав погибшего друга, следовало дать волю гневу и, как справедливо замечено выше идти хладнокровно вышибать мозги и выпускать кишки врагам. Но сам факт оплакивания авторитет воина, хоть простого рыцаря, хоть короля, никак не ронял.
Поцелуи между мужчинами - тоже норма, и в ряде случаев, необходимый ритуал. Средневековье вообще интересно сочетанием аскетизма и чувственности. Просто для проявления чувственного устанавливался строгий барьер, за который нельзя было переступать (то есть сексуальные отношения: внебрачные, гомосексуализм и прочее). Конечно, неизвестно, что мог испытывать целующий, но это уже оставалось на его совести.
Средневековые мистики, созерцая Иисуса, целовали его в уста, что считалось признаком достижения высокой духовной ступени.
А дьявола, по представлениям того времени, на черных мессах целовали в зад