Конфетти. Окончание части 6, начало части 7.
читать дальше6.
Трек закончился, и Влад, отключив музыкальный центр, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Работа над постановкой шла полным ходом, но Влад все никак не мог найти главное. Ту мелодию, которая стала бы фоном завершающего танца. Той самой точкой, которая и взорвет всю постановку. У него были тысячи треков и песен, за последние дни, кажется, он прослушал их все, но… Не то. Все было не то. А, может…
Мелодия звонка заставила его поморщиться, открыть глаза и потянуться за телефоном. Пару мгновений он всерьез думал о том, не проигнорировать ли звонок, но потом все же ответил:
- Да, папа.
- Здравствуй, сын. Как жизнь, как мой внук?
- Жив пока, - холодно, на грани грубости ответил Влад, мгновенно каменея лицом. – Ты что-то хотел?
- Как ты с отцом разговариваешь? – старик мгновенно пришел в ярость, вызвав у Влада волну жалости и отторжения.
- Извини, пап, - пустые слова, без сожалений. – Так что ты хотел?
Спросил и снова откинулся на спинку кресла, погружаясь в свои мысли. Пока отец дойдет до своей истинной цели, сначала поведав все новости обо всех соседях и дальних родственниках, может пройти час.
Кто бы мог подумать, что сильный, блистательный Андрей Соколовский превратится в результате в брюзжащего, вечно чем-то недовольного старика? Полного желчи, ехидства и тлеющей ненависти ко всему миру. Старика, к которому Влад не чувствовал ничего, кроме благодарности за собственное существование на этом свете. И если Диму Влад еще мог оправдать, понять и простить, то… Отец сам убил все чувства во Владе, когда ушел из больницы в ТОТ день, бросив грубое: «теперь этот мальчишка ни на что не годится со своими переломанными костями». А «этот мальчишка» сидел на слишком большой для него кровати и, стиснув зубы от боли, смотрел на Влада глазами побитого щенка. И когда дверь за его дедом захлопнулась, вздрогнул, сжался и выдохнул: «Прости, папа». Влад умер в ту минуту. Разбился в голубых глазенках сына, полных настоящей, взрослой вины. Но он справился. Воскрес, возродился, как феникс. Ради НЕГО, ради сына, который оказался никому не нужным кроме него, Влада.
Позже, много позже, став взрослее, Макс попытался наладить отношения с дедом, но получил в ответ лишь холодное любопытство, закончившееся снисходительным: «А ты парень ничего. Вот только инвалидом бы не был…» После этой встречи Макс настолько глубоко ушел в себя, что Влад уже начал опасаться за него. Не зная, чем помочь родному ребенку, он просто был рядом. Всегда рядом. Тормошил его, таскал по кино, концертам и пикникам. И постепенно в голубых глазах сына снова начал появляться знакомый озорной блеск. Вот так, держась друг за друга, они и пережили этот темный период. Пережили. Вот только отца Влад видеть не хотел. Игнорируя обвинения в черствости и бездушии, он упорно отвергал все приглашения приехать в гости и не приглашал родителей сам. Иногда разговаривал с мамой по телефону, но на этом все общение и заканчивалось. Грубо? Жестоко? Да, возможно. Вот только Владу было все равно. Отчаянной тоски, застывшей на глубине голубых глаз сына Влад отцу простить не мог. За то, что Андрей Соколовский знал, что говорил и делал. Отлично себя контролировал и смотрел цепко, непреклонно.
-…постановка…
- Что? – знакомое слово резко выдернуло его из не самых радостных воспоминаний. – Повтори, плохо слышно.
- Я говорю, что о твоей новой постановке слухами земля полнится. «Нечто фантастическое и феерическое». Ты теперь работаешь с Вадимом? - голос отца, казалось, даже подрагивал от возбуждения.
Влад нахмурился:
- Работаю, - хоть и говорить об этом и не хотелось: врать все равно не имело смысла.
- Я хочу на это посмотреть. Хочу посмотреть, как ты работаешь. Ты ведь не откажешь в этой просьбе своему старику?
Влад собрался ответить что-то нейтральное, но в голове вихрем пронеслось «Мир!» и с губ сорвалось само собой:
- Нет!! Нет. Я… не терплю праздных зрителей. Они отвлекают.
В трубке помолчали, а потом на Влада обрушился полный бессильной злости голос отца:
- Вот как… Я, значит, для тебя уже «праздный зритель». Дожился…
- Вот только не надо строить из себя жертву, - Влад выпрямился в кресле, бессознательно принимая защитную позу. Не себя защищая. Макса. И Мира. Своих любимых мальчишек. – И про скорую свою кончину тоже можешь не распространяться. До премьеры ты точно доживешь.
Да, грубо. Да, так нельзя. Но как относиться к человеку, который вспоминает о тебе только, когда ты нужен, а твоего сына, самого родного твоего человечка считает пустым местом? А Диму…
Влад мотнул головой, закусывая губу. Нет, нельзя об этом думать. Он только-только собрал себя снова…
- Что я тебе сделал, сын? – после почти минутной паузы, как-то совсем потеряно спросил отец, и Влад выдохнул сквозь стиснутые зубы:
- Ничего особенного… папа. Всего лишь сломал мне жизнь. И чуть не сломал ее моему сыну. Но я – не ты. Я не оставлю его, как ты. И никому не позволю причинить ему боль. Даже тебе. Особенно тебе. Я ответил на твой вопрос?
- Думаешь, он скажет тебе спасибо? Он такая же неблагодарная дрянь, как и ты, – почти издевательский смех отца все расставил по своим местам. Значит, Влад был прав – все это только игра и притворство. Очередная попытка сыграть на жалости и чувстве вины и получить то, что нужно. Но не в этот раз.
- Может, и не скажет. Но я не буду в угоду своим амбициям и желаниям ломать его мечту. И не позволю сделать это другим, - припечатал Влад. - И если тебе больше нечего сказать, то этот разговор лучше закончить. Если тебе нечем заняться – позвони Дарине и попроси ее подкинуть тебе внуков на выходные. Все, до свидания, папа, будь здоров.
Не собираясь слушать, что еще скажет отец, Влад отключился и бросил телефон на стол. И нет, жалеть о сказанном он не собирался. А собирался сообщить охране у входа, чтобы не пускали в зал Андрея Соколовского. На всякий случай.
Влад прислушался к звукам в доме. Показалось, или подъехала машина?
Пару минут Макс стоял на крыльце, задумчиво глядя на сигарету. Потом прикурил, выпустил в ночной прохладный воздух струйку сизого дыма и прикрыл глаза.
Хотелось войти в дом, в отцовский кабинет, сесть и долго-долго смотреть ему в глаза. В такие же голубые кристально чистые глаза. И говорить. Говорить с ним, слышать его голос, спрашивать, спрашивать обо всем и прежде всего отчего-то о Дмитрии. Почему о нем? Макс и сам не знал. Знал только, что вряд ли спросит. Слишком больно может сделать отцу.
Макс глубоко вздохнул и опустился прямо на ступеньку, вытягивая усталые ноги. Что ж… многое стало ясно. И отцовская нелюбовь к театру в первую очередь. Все верно, когда все вокруг напоминает от утраченном любимом – стоит ли снова и снова бередить раны? Рано или поздно сам себе ответишь – нет, больше никогда. И свет рамп тоже останется в прошлом, как и образ.
Они ведь были вместе. Они были не просто вместе, они ВСЕГДА были рядом. Каждую минуту. Как им удавалось скрывать собственные чувства от всех? Как удалось сберечь… И так больно понимать, сквозь годы понимать, что они могли бы быть вместе, могли все это сохранить и сегодня. Такая любовь не забывается. Она живет в годах. А теперь, выходит, живет еще и в них, в детях.
Сигарета дотлела и порыв ветра швырнул ему в лицо пепел.
Макс вздохнул, и, поднявшись, толкнул дверь.
- Я дома!
Влад одним сильным движение встал из кресла и вышел из кабинета. Улыбкой поприветствовал сына, заглянул в лицо и решил, что не скажет про деда. Не сегодня точно. Потому что тогда погаснут отблески абсолютного счастья в глазах Макса. А Владу хотелось их сохранить, бережно спрятав от этого мира.
Взгляд скользнул по опухшим губам с ярко-красной окантовкой, синякам под глазами, отчетливым следам от поцелуев на шее, и что-то похожее на боль кольнуло сердце. Господи, пожалуйста… Помоги им. Сохрани их.
- Я рад за тебя, Максимус, - Влад шагнул к сыну и крепко обнял. – Ты хорошо воспользовался выходным. И правильно сделал. Потому что с завтрашнего дня у НЕГО почти не останется свободного времени: Вадим хочет перенести сроки премьеры, и мы не успеваем.
Макс обернулся в отцовские объятия и снова поймал себя на том, что чувствует себя ребенком. Несмотря на дружеские отношения, несмотря на то, что отец отпустил его, рано позволив вырасти, делать все, что заблагорассудится, рядом с Всеволодом Соколовским Макс чувствовал себя тем самым десятилетним мальчишкой, которого отец бережно, бесконечно бережно носил на руках. Старший. Сильный. Мудрый. Его отец.
- Ты же скажешь, во сколько вы заканчивать будете? – Макс смотрел на отца снизу вверх. – У меня тоже аншлаг начинается. Мне за неделю надо текст выучить и начнутся плотные репетиции. Нам… режиссера утвердили. Я сегодня с партнерами знакомился и Проханов сказал, что с понедельника мы будем репетировать под чутким руководством другого…
Хорошо, как же хорошо, что отец будет загружен, что не придет на репетицию. Потому что видеть, как он разобьется при одном только взгляда на ТОГО САМОГО ЧЕЛОВЕКА… невыносимо. Страшно.
Влад грустно улыбнулся. Как не вовремя… Все это не вовремя. Между его мальчишками все только-только началось. Разлука… будет невыносимой.
- Конечно, ребенок, - Влад взъерошил его волосы. – Буду давать тебе краткую сводку о том, что ОН делал в течение дня. И еще… теперь ты знаешь, почему я не люблю театр. Но я хочу, чтобы ты знал – я горжусь тобой. Очень горжусь. И верю, что ты сможешь, все сможешь и со всем справишься.
Влад заглянул в голубые глаза, и вдруг до него дошло, что его так «дернуло» в словах сына. Отчаянная попытка… Ребенок…
- Твой режиссер… ОН?
Макс зажмурился и кивнул.
- Я понял, па… я все понял. Когда Мир сказал… Не приходи… - он цеплялся за отцовскую рубашку, прижавшись щекой к груди. – Не надо, не мучь себя, я люблю тебя, па, и не хочу, чтоб и ты сходил с ума так же, как он.
Влад отпустил сына и, подойдя к креслу, опустился в него. Внутри все кружилось в бешеном водовороте и в конце концов вырвалось нервным смехом.
- В конце концов, это даже справедливо, - беспомощный, отчаянный взгляд метался по предметам обстановки. Пальцы начали дрожать, и он сжал их между колен. – Он вернулся… через столько лет… ради тебя вернулся… - Влад закрыл глаза, пытаясь снова научиться дышать. - Мазохист чертов… Всегда таким был. Дима…
Макс подошел к креслу, присел на корточки, поморщившись, а потом заключил лицо отца в ладони и заставил смотреть на себя.
- Он не меня видел. Смотрел на меня, но не меня видел, понимаешь? Знаешь, как это называется? Непрямой поцелуй. Косвенное прикосновение, если хочешь. Он касался меня потому, что ТЫ касался меня. Непрямой поцелуй, па... Он касался не меня, а тебя.
Влад только головой мотнул:
- Нет, Макс. Может, он и изменился, но… Он всегда видел именно людей, а не их маски. Если бы он видел в тебе только продолжение меня, он не дал бы тебе роль. Как и я не позвал бы Мира в шоу. У вас, наших детей есть таланты, которые заставляют видеть ВАС. Именно ВАС. К тому же… - Влад отстранился от рук Макса. - Он меня ненавидит. И перенес бы свою ненависть на тебя. Но этого нет. Ведь, правда, нет? – в глазах Влада застыла надежда и готовность защищать.
- Нет, - Макс покачал головой, скрестив на груди руки. – Но скажи, когда ты в первый раз посмотрел в глаза Мира, кого ты видел? Только, пожалуйста, не надо мне заливать о гениальном танцоре, ладно? Ты ведь почувствовал кто он, да? Еще не знал, но чувствовал.
Влад послушно попытался вспомнить, а потом выдохнул с почти отчаянием:
- Я не помню, Макс. Я просто не помню, что чувствовал. Я увидел его тогда, в зале, в его школе. Он танцевал, я не видел его глаз. Но, знаешь… я могу точно сказать, когда из его глаз на меня смотрел Дима. В тот вечер, когда вы признались друг другу… Там, за кулисами. Я видел Диму. Потому что и тогда там был не Мир. Ладно, хватит, - Влад с слой потер лицо и встал. – Я не хочу думать об этом, - он улыбнулся почти вымученно. – Лучше скажи, как вы провели день и куда мне теперь лучше не соваться и не пускать других, чтобы ненароком не застать вас врасплох?
- На легендарной даче Соколовских. Извини, но массажного масла у тебя там больше нет. Кажется, сколько-то там его я бездарно пролил… - Макс потянулся и осторожно погладил отца по волосам. – Он тебя не ненавидит. Ты бы и сам это знал, если бы читал его книги. Он тебя все еще ждет.
Влад на мгновение зажмурился, а потом выдохнул:
- Я читал его книги, Макс. ВСЕ его книги.
- Я играл этюд «Конфетти», из его романа «Монпансье». Читал «Монолог непрощенному». И играл на гитаре Сурганову. Он подошел ко мне сам и спросил почему я взял именно Сурганову, а я сказал, что посчитал ее уместной. Знаешь, вот эту… - Макс прикрыл глаза и тихо запел. Тихо и горько, с совершенно иным надрывом, расставляя акценты так, как они должны стоять именно в этой песне, применительно именно к этим двоим.
– Поздравляю себя с этой ранней находкой, с тобою,
Поздравляю себя с удивительно горькой судьбою,
С этой вечной рекой, с этим небом в прекрасных осинах,
С описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов…
Он помнит каждый прожитый без тебя день. Двадцать лет назад он начал писать эту книгу, в тот день, когда вы расстались. Она о тебе и для тебя. Он звал тебя каждым словом каждого своего творения. Но ты не пришел… Я никогда не спрашивал почему мама. Почему именно она, ведь вокруг тебя столько красивых умных женщин, тех, кто тебя любит, ТЕБЯ, а не твои деньги. Ты ведь иногда просто ненавидишь ее… Теперь понимаю. Па… двадцать лет прошло, ты его все еще любишь, и не надо мне втирать что нет, я вижу! И нет, не перебивай меня, пожалуйста! Я вырос. Мир тоже. Нас не надо опекать… ну… я имею в виду, что мы хоть и дети, но достаточно самостоятельные, чтоб пинать нас изредка, а не постоянно… Что мешает тебе быть с ним… теперь?
Влад горько рассмеялся, чувствуя, как снова расползается на заплатки кое-как сшитое сердце.
- Как у тебя все просто… Думаешь, легко читать все эти книги и знать, понимаешь, ЗНАТЬ, что ты – всему виной? Проживать ЕГО боль и знать, что это ты – тот, кто ее принес? Он выстроил свою жизнь заново. И я просто не имею права в нее вмешиваться. Мне нечего ему сказать кроме «я люблю тебя» и «прости». Но он не простил и не простит меня никогда. Слишком много времени прошло, Макс. Мы изменились. Да и что значит «быть вместе» для НАС? Я уже не знаю. Думаю, что и он – тоже. Для этого нужно все забыть, Макс. Понимаешь? ВСЕ. Начать сначала, с чистого листа. Узнавать друг друга заново. Как долго мы сможем продержаться прежде, чем начнем бросать в лицо друг другу обвинения и упреки? И нам уже не восемнадцать лет, когда все вокруг казалось простым и понятным. Макс… - Влад опустил голову, чувствуя, как начинает давить на плечи невидимый груз. – Пусть прошлое останется в прошлом. А у меня есть, чем жить в настоящем. ВАМИ. Поэтому, ребенок, давай закончим этот разговор. Ты с ног валишься.
Макс глубоко вздохнул, с трудом встал и снова обнял отца, на сей раз со спины.
- Какой же ты упрямый, Всеволод, свет Андреич… Но из нас двоих сейчас прав я, а не ты, – носом потерся о широкую отцовскую спину. – Ладно, валюсь, но я ж тоже вредный, весь в тебя, так что если брякнусь очень некомильфошно посреди холла, у меня будет повод провести с тобой еще пару минут, потому что ты мужественно стиснешь зубы, взвалишь меня на плечо и транспортируешь до комнаты. Иногда я жалею, что вырос…
Влад тихо рассмеялся:
- Дурачок ты мой… Для меня ты навсегда останешься мальчишкой, моим маленьким сыном. Иди, отдыхай, ребенок, - он прижался губами ко лбу Макса. – Скоро у вас обоих начнутся трудные дни.
- Доброй ночи, пап, - Макс на секунд сжал его плечо и медленно побрел к себе, лихорадочно пытаясь впихнуть в карман узких джинсов предательски алеющие плавки.
Комната встретила тишиной и порядком. Приходила домработница. Все листочки отсортированы и аккуратно сложены, постель перестелена и запах Мира больше не ощущается. Наверное, опять ворчала по поводу разнузданной личной жизни Соколовского-младшего и сокрушалась по поводу отца.
Макс стянул с себя джинсы, бросил в кресло рубашку и как был, нагишом, рухнул на постель. Глаза закрывались сами собой, что, в общем, не удивительно. Слишком много ярких впечатлений для одного дня. И много…эмоций. Макс тонул в эмоциях, погружался в океан все глубже и глубже, в сладость и горечь, в любовь и в отчаяние. Тонул, но никак не мог заставить себя выплыть.
- Ты обязательно передумаешь, пап… Я знаю.
Часть 7.
1.
- …достаточно…
Матрац прогнулся, зашелестели простыни, послышались тихие удаляющиеся шаги. В душе льется вода. Все.
Дима прикрыл глаза, а потом рывком поднялся на ноги. Слабый свет из прихожей немного разгонял вязкий мрак, выхватывая угол кровати да пушистый ковер на дорогом паркете пола. Уютно, тихо. Только вот не спокойно.
Он купил эту квартиру давно. Мечтая, что однажды будет здесь жить с… Мечтам свершиться было не суждено, а четыре стены остались, и, хоть недвижимость в очередной раз пошла в рост, тогда он продавать ее не стал, и иногда приезжал, чтоб ненадолго побыть не одному.
Газетные вырезки, статьи из журналов, старые постеры… теперь вместо них дорогие дизайнерские обои, а тогда он просто сворачивался клубком в старом кресле и снова становился Димкой Бикбаевым, отпускал себя, до боли сжимая подлокотники пальцами. Он не кричал, не скулил, не плакал. Слезы остались в том ноябре. Он просто сидел, вглядываясь в голубые чистые глаза на фотографиях и спрашивал: почему? Возвращался в дом, где его ждала Ксюша, садился за компьютер и начинал писать, изливая на пустые вордовские страницы свои терзания, свою боль, снова и снова крича в тишину пустых комнат: почему?
Знакомые еще продолжали звонить, скорее в силу привычки. Сегодня в «Сиянии»… а там в «Метелице»… а еще в «Цирюльнике»…Нет, спасибо, нет, мне это не интересно, НЕТ!!! А потом он просто сломал симку и поменял номер, оставив новый только самым близким.
И когда пришел гонорар за «Монпансье», он просто сделал ремонт и постарался навсегда вычеркнуть из памяти мальчишку, который, глядя в лучистые глаза солнечного зайца, верил в любовь. Полгода… просыпаться утром, понимая, что сердце – стоит. Поворачиваться, глядя на спящую рядом девушку, пинать это самое сердце, которое нехотя, как старый, усталый от жизни мотор, вздрагивало и заводилось. Он жил, точно отбывал повинность, держал данное кому-то слово, дышал, улыбался иногда даже. По инерции, в силу привычки, потому что Димка когда-то улыбался. Застенчиво, очень светло. Теперь Димки нет… Или?..
Как же все перепуталось! Как закрутилось!
О причине, заставившей Влада пойти на разрыв, он узнал. Случайно, мимоходом, просто включив однажды телевизор на все тот же МУЗ-ТВ. Его поздравляли с днем рождения сына. В ярких голубых глазах светилась гордость и такая пронзительная любовь… безумная щемящая нежность, почти такая же, как та, которой когда-то, давным-давно одаривал его Влад.
Тогда он впервые и попытался забыться, раз уж забыть не получалось. Утопить собственную боль на дне… на дне чего угодно. Порока или добродетели. Любви или ненависти. Было все равно. Любви не вышло. К Ксюше он испытывал огромную благодарность, тепло, дружбы, но не любовь. Да и страсти не было, трепетная нежность, на грани помешательства. Не приведи небо не обидеть. Не обидел. Удержал равновесие. Последующие месяцы иначе как без содрогания он вспоминать не мог.
Он искал ему замену, прекрасно зная, что замены не будет. И альтернативы тоже. Потому что он и только он один нужен, как панацея, как лекарство от самого себя. Потому что клин клином вышибают. Но… Влад ушел, оставив по себе горький полынный вкус и желтую салфетку, исписанную дрожащей рукой за чашкой остывшего кофе в кафешке на углу.
А потом Ксюша узнала, что беременна. И в один прекрасный день крохотный, но совершенно прекрасный живой комочек, сосредоточенно сопящий, и никак не могущий собрать разбегающиеся глазищи на улыбающемся ему лице, вручили в руки запредельно счастливому отцу. И сердце в груди забилось с новой силой, потому что теперь ему было для кого биться.
Рождение Мира от журналистов скрыть удалось не без труда. Но на два года ушедший в тень бывший певец, бывший актер и режиссер уже не так интересен. О нем забыли, хоть и вспоминали иногда. В день рождения Влада Соколовского, певца, шоу-мэна, хореографа… отца. В день рождения Константина Меладзе, бывшего продюсера. В начале очередной «Фабрики». Но чем больше времени проходило, тем сильнее забывался Дмитрий Бикбаев. И однажды фантом рассеялся окончательно, чтоб вытолкнуть в благоухающие свежей типографской краской залы книжных супермаркетов Дмитрия Берга, писателя, поэта, драматурга…
Дима подошел к плотно зашторенному окну и осторожно сдвинул тяжелую ткань портьер. Светло. Не потому что день, потому что освещают ночной город вспышки неоновых огней. Рекламы, вывески, фонари…
Вода в душе перестала шуметь. Щелкнул замок, снова послышались шаги…
- Дима?..
Нет надобности оборачиваться. Он и так знает что увидит. Недоумение. Тень обиды. Хорошо скрываемое недовольство. Возбуждение.
- Извини, - получается как-то сухо, но играть не хочется. Даже если это вот нежелание будет стоить ему хорошего любовника. Но уговор есть уговор. Только секс, ничего личного. Секс больше не повод впускать кого-то в собственную жизнь. Любовь – сакральна. Все остальное – тщетно и бренно. А если любовь одна… на всю жизнь? Проще похоронить себя заживо. Вот только есть маленький, бесконечно родной человечек, единственное существо, ради которого он снова и снова запихивал в себя боль, чтоб улыбаться ему. Чтоб обнимать худенькие плечи, растирать потянутые связки, перематывать эластичными бинтами, и, глядя в совершенно невозможные глаза, обмирать от решимости и каменной воли.
- Ничего, - он подходит, чтоб легко коснуться губами обнаженного плеча, провести ладонью вдоль спины и отстраниться. – Позвонишь…
- Да… - Дима кивнул, зная, что зеркальный его двойник повторит нехитрый жест, и он замрет на миг. Любит? Возможно потому три года терпит…
Шаги, поворачивается в двери ключ… тишина…
Сергей - пятая попытка. Переломить себя пятая попытка. Снова потерпевшая сокрушительное фиаско, но по совершенно иной, чем предыдущие, причине. Но эта ошибка будет последней. Да, на сей раз - последней. Давно пора закончить с этим безумием. Больше Сергею он не позвонит. А квартиру эту он подарит Миру на восемнадцатилетие.
Дима неспешно надел свободный шелковый халат и прошел на кухню. Сварил кофе, невесело улыбнувшись себе в зеркале на холодильнике.
Возвращаться в жизнь всегда так мучительно больно? Замечать осторожно-заинтригованные взгляды на себе – это – тот самый Берг?.. О.. Больше всего цепляет взгляд Проханова. Понимающий. Почти сочувствующий. Понял? Конечно понял, от него спрятаться невозможно.
Улыбка Владиуса, взгляд Владиуса… только походка неловкая, немного неуверенная. И легкая хромота, которая становится заметна к концу изнурительных репетиций, когда он чуть не валится с ног. Солнечный мальчик, никогда не теряющий присутствия духа, дышащий сценой, живущий на сцене, играющий – как бог. Янус. Локки. Искалеченный судьбою Аполлон.
Дима зажмурился и вдруг очень отчетливо вспомнился разговор с сыном. Что он тогда сказал? Что не отвечают дети за ошибки родителей. Тогда почему, глядя в глаза Макса, он видит совершенно другой взгляд? И мысленно рисует портрет совсем другого человека. Человека, которого он избегал последние девятнадцать лет.
2.
- Хэй, куда ты?.. – Красилов повис сзади на его плечах, и высокое горло водолазки сползло в бок. – Огоооо… Ну, Сокол, ну и… дааа… Вот это… Верка знает?
Макс устало закатил глаза, ткнул Даньку локтем в бок и поправил ворот, пряча яркие отметины на шее. В груди стало тепло.
- И не узнает. И только попробуй ей чего-то брякнуть…
- Сокол, бля буду!.. Я знаю, что такое мужская солидарность! – Красилов не был бы собой, если б не попытался сунуть свой длинный красиловский нос совершенно не в свое дело. – Она хорошенькая?.. В постели – ураган, это я уже понял…
«Мерин» пискнул сигнализацией, и Макс сел за руль, выразительно взглянув на приятеля, нацелившегося, было рухнуть рядышком.
- Ты к ней? – Данька понизил голос до заговорщического шепота, сунувшись в окно почти что до половины. У Макса возникло острое, почти непреодолимое желание поднять стекло, зафиксировав Красилова в такой вот пикантной позе.
- На репетицию…
- Отличная отмазка, - солидно кивнул Данька. – Но пасаран, амигос!
**********
- … Максим! – Дмитрий смотрит выжидательно и как-то цепко-внимательно. Смотрит в глаза. Ждет, пока взгляд сфокусируется на его глазах. – Максим, соберись. Что с тобой сегодня?
Хмурится, поджимает губы. По лицу пробегает тень, но в следующий момент – берет за руку и отводит в сторону, так, чтоб еще трое, находящиеся на сцене не слышали адресованных только Максу слов.
- Проблемы дома?
- Нет, все в порядке, - Макс тряхнул головой, высвобождая предплечье из крепкого захвата ЕГО пальцев. Дмитрий окинул его придирчивым взглядом, потом вдруг с силой потянул на себя руку и рывком подкатил рукав выше локтя. Пальцы пробежались по внутренней стороне руки. Не слушая возражений – повернул голову и улыбнулся, откинув за спину волосы Макса.
- Спать надо больше, Максим. Работать, учиться по двенадцать часов – трудно. Еще труднее при этом пытаться жонглировать личной жизнью.
Макс тряхнул головой, отстраняясь. Смотреть в лицо Дмитрию было трудно еще и потому, что волей-неволей, но взгляд замирал на красивых чувственных губах. Губах Мира. И приходится кусать губы, чтоб не забыться и не впиться в рот Бикбаева-старшего поцелуем.
***********
- Оставь меня, старушка, я в печали!..
- Максим, убери ноги со стола, пожалуйста, - Марина Сергеевна сочувственно посмотрела на младшего Соколовского, участливо потрогала его лоб. – Уморили тебя?
- Есть немножко, - слабо улыбнулся Макс, вертя в пальцах мобильный телефон. Женщина присела рядышком, погладила по волосам, и Макс чуть не взвыл. Мир, наверное, сейчас просто рухнет на постель и вырубится, а тут Сергеевна с сочувствием…
- Ничего, все перемелется, мука будет, Максимка…
И так хочется вместо жужжания домработницы услышать любимый голос, такой тихий, такой усталый. Отец укатывает их всех до полного неадеквата. После репетиций некоторые попросту не помнили кто они и куда им ехать домой и пару раз Соколовский-старший самолично вызывал такси тем, кто окончательно потерялся, вымотавшись до предела.
- Отдыхай, Максимка… - Сергеевна вышла, тихо прикрыв дверь за собой, а в трубке уже протяжно гудели гудки. Не дождался…
***********
…Стас дернул его за рукав, привлекая внимание. Мимо прошествовала Чусова, бросила на него подозрительный взгляд и вдруг, точно зацепившись за нечто, только ей заметное – остановилась. Макс вскинул голову, одарил преподавательницу шикарной улыбкой и вернулся к прерванному занятию, пытаясь полностью сосредоточиться на чтении реплик. Нина Васильевна покачала головой и прошла мимо.
Макс выдохнул. Это нарочитое внимание к его персоне всегда доставало, но теперь… Теперь ежеминутно, ежесекундно кажется, будто все ЗНАЮТ. Знают о нем, о его тайне, о его Мире знают. И Стасик, и Петька и Данька…
Знают, когда бросают взгляды на изрисованную следами поцелуев шею, особенно в бассейне, где ну никак не спрячешься. Где ощущаются эти взгляды как тяжелые, физически ощутимые прикосновения. Они не глазами, они пальцами очерчивают каждый и хочется провалиться сквозь бетонный пол, но приходится дерзко улыбаться, стебаться, спихивать клоунов охладиться, ибо чужая страсть… чужая страсть, чужая любовь… Это ЕГО тайна. Только ЕГО воспоминание, от которого накатывает душное возбуждение, покалывает в кончиках пальцев и кружится, кружится, кружится голова…
- Хааай! – Данька спрыгнул с подиума, крепко пожимая руку по очереди Стасу и Максу. – У Педро днюха в субботу. В «Метель» зовет. Ты пойдешь, Сокол?
- Что я там забыл, - Макс вскинул взгляд на приятеля. – Вы будете скакать как козлы горные, а я потом вас по домам развози? Нет уж, увольте, судари мои!
- Бля, Макс, так и скажи, к девчонке своей намылился, пошли нах, мальчики…
- Красилов, ты сразу до всего докапываться решил? – Макс поморщился. С такими темпами сцену он не выучит никогда в жизни. И Бикбаев с него снимет голову, с мягкой улыбкой на красивых губах… На губах, таких похожих на губы Мира. Мааааать… Макс застонал и, сложившись пополам, уткнулся лицом в листы распечаток. Вспомнил на свою голову.
- Не, Макс, Дэниэл прав. Ты совсем на нас забил, Сокол. – Стасик толкнул его плечом в плечо. – Как защитился, так и все, прошла любовь, завяли помидоры? Или Чусова тебе чего пришаманила?
- Берга, - Макс оторвался от листов и снова уставился в пьесу. – Чусова на мой этюд позвала Берга. Берг меня заметил и отправил к Проханову. А Проханов утвердил на роль в спектакле. Я, вашу мать, спать нормально не могу, мне за неделю все выучить надо, чтоб от зубов отскакивало. Это вам не хрень, это Уайльд. Мне Дориана Грея играть!
Красилов и Пьеха на секунду замерли, переваривая услышанное, а потом, не сговариваясь, вскочили с пандуса, с двух сторон зажав Макса, как в тиски, с дружным ревом.
- Суууукаааа!!! Максимус, и ты молчал, подонок!!! – восторженно орал Данька, сграбастав его за плечи. С другой стороны его подпирал Стасик. От полноты ощущений самый младший развернул по-царски пурпурную физиономию Макса и вцепился поцелуем ему в губы.
- Пьеха, придурок! Ты не Коломбина уже, все… выйди из модуса… - Макс пыхтел, вырывался, но парочка друзей-идиотов все равно сильнее, чем один. Пусть даже умница-красавец и комсомолец.
- Не лапай моего Сокола, Стасик-гондурасик! – жеманно протянул Красилов, еще и ногой обнимая Макса. В отместку Пьеха запрокинул голову и на весь переулок заголосил:
- СТРАААААХ!!! Тебя Данька потерял!!!
- Сокол, милый, ты же меня на премьеру пригласишь?.. – продолжал дурачиться Красилов, кокетливо потеревшись носом о полыхающую щеку Макса.
- Пошла нахрен, сука крашенная! – Стасик дернул Даньку за торчащую прядку и заржал.
- Сама туда вали, - окрысился Данил, присосавшись к шее Соколовского, предварительно деликатно оттянув высокий ворот водолазки. – А я в пешее эротическое путешествие отправлюсь только на хер Максимки…
Длиннющие красиловские ресницы затрепетали. Проходившие мимо девчонки хохотали, глядя на бесплатный цирк. Альма-матер, студенты, преподаватели… подобными сценками мало кого удивишь, разве что совсем уж диких провинциалов.
- Ушлееооопки… - стонал Макс, уже не пытаясь стряхнуть парней. В конечном итоге они все втроем повалились на пандус, и так и остались сидеть, заливаясь жеребячьим хохотом. – Какого черта вы творите?
- Ну, у тебя было такое возвышенно-одухотворенное выражение фэйса… - смахнул слезу Данька. – Что грешно было не воспользоваться моментом.
Макс поправил горло водолазки и замер. Физически чувствовался взгляд. Пристальный, изучающий. Знакомый взгляд. Парни ржать прекратили, и теперь заинтересованно косили куда-то ему за спину. Максим аккуратно развернулся. Всем телом. От входа в корпус через дорогу шел… ОН. Шел прямо, сунув руки в карманы дорогих дизайнерских джинсов, очень естественно, без напряга, точно ему было глубоко наплевать, что внешне он мало чем отличается от студентов. Вот только ему в след оборачивались, смотрели оценивающе, внимательно ощупывали взглядами каждый сантиметр пропорционального его тела.
- Доброго дня, господа, - Дмитрий остановился четко напротив них, в каком-то шаге от переплетенных ног Данила и Стаса, окинув живописную группу ироничным взглядом. Отбросил длинные русые пряди за спину и Макс едва не застонал. Точно таким же жестом с лика отбрасывает волосы Мир. – Максим, мне нужно с тобой поговорить, но для начала, не представишь ли своих друзей?
- Данил Красилов, - Данька четко, почти по-военному кивнул. Руки подавать не стал по чисто техническим причинам. Не цепляйся он за Макса – повалился бы ничком на клумбу.
- Стас Пьеха, - улыбнулся Стасик, сдувая с глаз челку. По глазам обоих читалось, так и не произнесенное: А вы чьих будете?
- Дмитрий Берг, - улыбка на чувственных губах стала чуть более… ироничной и в то же время теплой. И Макс поймал себя на том, что непозволительно долго наблюдает именно за губами. За четким бледным контуром, за тем, как они шевелятся, очерчивая произнесенное имя. На тоненький белый шрамик… Воздух из легких кто-то попросту вытеснил, а в глазах потемнело.
Мир… как же я хочу тебя!
Стыд. Он, должно быть, все видел. И то, как парни повисли, и то, как Стас целоваться полез, и вольности Даньки…
Руки они разжали сами. Паясничать не стали. Просто выпустили свою добычу и… все. Чинно расселись, как воробьи на высоковольтной линии, не иначе – приплавились к граниту.
- Итак… Начнем с того, что ты переведен в группу Сергея Борисовича и теперь он во всех отношениях твой руководитель. Второе. Танцем с тобой заниматься… не нужно. – Показалось, или улыбка на лице пригасла и… горчила, как неочищенный абсент. – Что касается актерского мастерства и вокала – то ответственная роль домомучителя в этом варианте целиком и полностью возложены на меня, как самого непосредственного твоего руководителя.
Данька и Стас дружно выдохнули. Макс же, напротив, со свистом втянул в себя воздух.
- Я не хочу быть особенным, - хотелось, безумно хотелось бросить ему: не хочу, чтоб ВЫ выделяли меня только потому, что я ЕГО сын.
- А ты не особенный, - улыбка стала тоньше, глубже и… злее. Злее азартной, яркой злостью получившего вызов человека. – Ты – мой.
Макс вздрогнул. Краска сошла с лица, и он только и смог, что дерзко улыбнуться, вскинуть подбородок и бросить:
- Я – свой собственный.
- Без всякого сомнения, - он склонил голову, прощаясь. – Увидимся на репетиции. – Развернулся, и быстро зашагал прочь.
- Деспот!.. – восхищенно выдал Стас.
- Ты не представляешь до какой степени ты прав, Стась!.. – прошептал Макс.
@темы:
Творческое,
БиСовское,
Слэш,
Фанфики