- Не хорошо это, выгонять законного супруга из комнаты только для того, чтоб что-нибудь съесть… Но, по всей видимости придётся…
- Выгонять? Меня? - засмеялся Рене. - Вот только попробуй, дерзкое создание! В наказание я оставлю тебя без сладкого... ну - кроме единственной разновидности... - поцелуй в губы абсолютно недвусмысленно показал, какую именно разновидность сладкого Рене все же согласен оставить Ашеру, так что вряд ли того ожидали особые лишения. - И я не собираюсь покидать комнату, когда ты ешь... разве что целомудренно отвернуться... к той стене, на которой будет зеркало, разумеется!
Он снова засмеялся и обнял юношу.
- А вот любовью в ванне мы будем заниматься в другой раз... даже если сейчас и хочется... всему свое время... - Он поднял Ашера на руки и встал из воды.
- В ванной, на подоконнике, стоя, на полу, на столе… - принялся перечислять Ашер, и перечислял, пока Рене вытирал его мягким полотенцем.
Вытирание превратилось в процесс долгий и наполненный изысканными ласками - но уже более спокойными.
- Шери, - произнес Рене, накидывая на плечи Ашера шелковый халат, алый с золотом - в пару к своему черному с золотом, - посмотри сюда...
В зеркале отражались они оба - полунагие, освеженные купанием... такого взгляда у Ашера никогда прежде не было. Такого взгляда...такой спокойной свободной осанки, такой уверенности...
Почти чёрные волосы длинной до лопаток, вьющиеся крупными кольцами, чайного цвета глаза, красиво очерченные губы, подвижные, тонкие. Рот чуть великоват, как для мужчины, но его это совершенно не портит. Изящно вылепленные скулы. Гордая посадка головы на грациозной шее…
И рядом – мужчина, образчик истинно мужской красоты. Высокий, ладно скроенный, очень гибкий и хищно красивый. О таких слагают поэмы, таких желают остро, пламенно, и добиваются любыми способами. И это сокровище – его супруг.
- Ты красивый… Очень красивый…

И это все, что ты видишь, радость моя? Только мою красоту? А свою? Неужели ты не видишь, как ты меняешься? Не видишь, сколько гордого достоинства появилось в тебе - сейчас, когда ты хоть ненадолго забыл о гордости... о том. что ты только считал ею?
Я хочу видеть тебя свободным, Шери... свободным и обретшим себя...
Еще и потому, что иначе мое ожидание будет напрасным. Только свободный может подчиниться...

Рене улыбнулся.
- Пойдем, - сказал он, уводя супруга в спальню.
За это время слуги переставили поднос с едой на стол и привели в порядок постель... а еще...
А еще на подоконнике лежало что-то, укрытое шелковым плащом - оно и раньше там лежало, но тогда младшему графу было не до разглядывания подоконников.
- А это мой свадебный подарок, - улыбнулся Рене, перехватив взгляд Ашера. И сдернул плащ.
Под плащом лежала гитара. И такого инструмента у маркиза Ле Каде не было отродясь - да откуда и взять такой в дальней провинции! Гитара была великолепна - не перламутровыми инкрустациями и прочими украшениями, их не было - благородством обводов и самого дерева. Золотые струны были уже поставлены - но ослаблены.
- Сам будешь настраивать, - снова улыбнулся Рене.
Ашер, если и помнил ещё о чём-то, позабыл всё и тут же. Наверное, он и собственное имя бы позабыл. А может даже и уже… Он легко проводил кончиками пальцев по струнам, гладил гриф, гладкий корпус, прислушивался к тихому стону инструмента, и улыбался. Светло и счастливо, точно на всём белом свете не существовало больше ничего. Только он, и красавица-гитара.
К реальности его вернул только фальшивый звук. Струны слишком слабо натянуты. Но эта комната не годится для того, чтоб настраивать это чудо. Изгиб лёг чётко на бедро. Юноша уверенно натянул струны и взял пару пробных аккордов.
- С ней любой танец будет восхитителен… Но ты получаешь во властвование вечно заспанное существо, с избитыми пальцами.
- Существо будет высыпаться, даже если его придется для этого поить травяными отварами, - засмеялся Рене, - а что касается пальцев...
Пальцев коснулись его губы. Там, где этих пальцев только что касались струны.

Какие же у тебя глаза счастливые, Шери... Как легко тебя порадовать... и как восхитительно...

* * *

Лучше бы он туда не заглядывал…
Не думать об увиденном не получалось. И это здорово угнетало. Все эти… всё ЭТО. Если это можно применять к людям, то… то боги, должно быть, не боги вовсе а сущие палачи, раз обрекли смертных на всё это. Зачем?..
На первый взгляд ничего страшного. Но только на первый взгляд, пока не начинаешь подмечать детали. Длину хлыста или материал, из которого сделан тот или иной инструмент… Дерево, серебро… Кожа…
Его в дрожь бросало. О нет, он не боялся боли, просто что-то протестовало, не позволяло ему равнодушно или предвкушающее рассматривать всё это.
Ашер рассеянно перебирал струны гитары. Но музыка не помогала забыть и забыться. Вообще ничего не помогало. А попасть на глаза Рене в таком расположении духа, значит расстроить и его. Потому что Рене спросит, в чём дело, и солгать ему он не сможет.
В общем-то, в холл он спустился только потому, что из холла проще выйти к конюшням и ненадолго удрать из дома.
Именно в этот момент в холл спустился и Рене.
Солгать ему Ашер действительно не смог бы - супруг знал все его взгляды, все улыбки, все напряжения лица... и во взгляде Рене сразу же вспыхнула тревога - но спросить младшего графа, что с ним, он не успел.
- Виконт Лионель де Эрро с супругом, - доложил дворецкий, входя в холл с визитной карточкой на серебряном подносе.
А следом за ним уже входили Лионель и Жерве, улыбающиеся, удивительно красивые, особенно рядом. На Лионеле был шелковый камзол темно-шоколадного цвета, который так шел к его волосам. Жерве был обнажен до пояса, при ремнях и ошейнике, как и полагается.
Ашер налетел на улыбку Жерве как на каменную стену.
Счастливый молодой человек в ошейнике, полуобнажённый и… вполне счастливый. Тем, что на него смотрят, тем, что он принадлежит кому-то, тем, что ему могут приказывать, а он исполнит приказ…
Жерве… Он просто обязан переговорить с Жерве. Кто, если не такой же, как он, сможет рассказать, каково это: стоять прикованным к кресту, без возможности освободиться, а кто-то… Кто-то стоит позади. А он не может обернуться, не может ничего. Ничего…
Ашер поёжился и скрестил на груди руки, точно сильнее запахивая рубашку. При виде полуобнажённого младшего Эрро становилось не просто холодно. Складывалось впечатление, будто меж пальцев застывает лёд.
Приветственная улыбка была искренней. Но немного вымученной. Самую малость, чтоб это мог заметить один-единственный человек из присутствующих. Муж слишком хорошо успел его изучить.
- Приветствую…
Пальцы Рене незаметно коснулись его руки, чуть сжали нежно и ободряюще: "Мы не одни, и я не могу сейчас спросить, что случилось - но я с тобой, я люблю тебя..."
- Всегда рад вас обоих видеть, Лионель - да входите же...

Всегда - и сейчас тоже... но лучше бы вы появились получасом позже...

В гостиную Рене вошел рука об руку с Ашером.
Когда Лионель сел в кресло, Жерве грациозно опустился на ковер возле его ног... это было обычно, так полагалось... обычным не было другое - нежность, с которой пальцы виконта Лионеля погладили золотистую голову Жерве.
- Жерве, - сказал Рене, наливая гостям вино, - на всякий случай учти - если я и стал семейным человеком, это не значит, что мой дом стал приютом официоза.
- Вот уж это точно, - улыбнулся Лионель, бросив едва заметный взгляд на рубашку Ашера. - Но думаю, ты знаешь, что делаешь.
- Я знаю больше - я знаю, что я прав, - ответил Рене.
И - взгляд в глаза Ашера, нежный и любящий. "Я с тобой, радость моя..."
Он выдержал, не отвёл взгляда.
Не-трус, боящийся влюблённого взгляда. Боящийся до того, что готов удрать сломя голову, и не возвращаться ещё долго. Пока не переболит глубоко внутри, пока не удастся себя уговорить, убедить, что это не страшно… на самом деле не страшно.
Уговаривал себя он уже почти целый месяц. Изо дня в день. Глядя в зеркало или рассматривая спящего Рене. Сидя за столом или играя на гитаре.
И простое «Он ничего мне не сделает» стало за малым не молитвой…
Ничего не сделает, не привяжет и не наденет на шею ошейник, не возьмёт в руку изящную цепочку, что висит на крючке в той комнате, и не растянет на тех блоках… И ни одна из тех вещиц не коснётся его тела…
Он пришёл в себя сидя в уголке, поджав к груди ноги, обнимая собственные колени.
Не-трус смотрел на Жерве, сидящего у ног супруга и кутался в рубашку. Почти в примитивной панике. И почти ненавидел себя.
Рене не нахмурился - хотя очень хотел. Со дня венчания он не видел на лице возлюбленного столько страха, пусть и хорошо скрытого. И вряд ли его мог повергнуть в такую панику вид Жерве. Потому что это не тот Жерве, каким он был два года назад - сломанный, с пустым потухшим взглядом... сейчас Жерве любим и счастлив...
Что же случилось, Шери?
Он ответил с улыбкой на очередную реплику Лионеля, обнял младшего за талию и увлек к окну - обычным жестом, просто ласка, ничего более...
- Шери, - очень тихо, почти одними губами, спросил он. - Что случилось? Мне попросить Лионеля и Жерве обождать нас с полчаса?
Пройти к себе, побыть одному и успокоиться он не предложил - потому что тот был явно испуган, и оставлять его наедине со страхом Рене не собирался...
- Нет. – молодой человек покачал головой. – Я не могу сказать, что всё хорошо, но… напротив… Мне нужно… поговорить с Жерве. Очень нужно. Это очень для меня важно, и ты мне в этом помочь не сможешь. Я знаю.
Наверное, будь Ашер… чуть менее привязан к мужу, твёрдое «Я знаю» было бы самым настоящим вызовом. Но вызовом это не звучало. Скорее как самая настоящая просьба о помощи, только выраженная иными словами.
- Пожалуйста, Рене.
Рене посмотрел на молодого человека пристально. Очень пристально.
- Да, - сказал он. - Я тоже думаю, что тебе нужно поговорить с младшим Эрро. Именно с Жерве. Ты ошибаешься только в одном - что я не смогу тебе помочь. Смогу. Но сейчас тебе и правда лучше поговорить с ним.
Он обернулся.
- Лионель, - сказал он, улыбаясь, - я хотел бы с тобой посекретничать. Давай отпустим наших супругов поболтать без нас.
Лионель улыбнулся и согласно кивнул... и через несколько минут Ашер и Жерве очутились в малой гостиной - уютной и красивой.

- Я… - начал было Ашер и замолк. Что, собственно, «Я»?

Боюсь, что разочарую Рене? Боюсь, что не выдержу и завою, как только хотя бы один браслет обнимет запястья? Заору и начну вырываться, как раненный обезумевший от ужаса зверь? Или замру, как удав, глядя в одну точку, безучастный?

Он сидел на диванчике, привычно скрестив ноги, и мучительно пытался решить, с чего же начать. И никак не мог решиться. В конце концов, набрав побольше воздуха в грудь, выпалил:
- У нас с Рене уговор… Он не попытается… он не станет… не будет… против моей воли… не возьмёт меня… не… это… - порывисто спрятал пылающее лицо в ладонях. – А вчера я нашёл одну из комнат, предназначенных… Понимаешь, я боли не боюсь, но я… не могу себя заставить находиться там!
Жерве посмотрел на Ашера очень внимательно.
- Знаешь, тебе не стоило заходить туда одному, - сказал он. - Без графа Рене. И тебе надо поговорить с ним. Понимаешь, не только потому, что он твой супруг и любит тебя так, что этого нельзя не увидеть... а потому что он знает, что делает.
Жерве неожиданно улыбнулся.
- Он помогал Лионелю приводить меня в порядок... и как раз в одной из этих комнат. После моего первого брака Лионель привез меня к графу, и мы здесь пробыли почти месяц, пока я смог хотя бы снова войти в такую комнату... Ашер - если ты боишься не боли, чего ты боишься? Граф никогда не станет ломать тебя, никогда не причинит тебе страдания...
Младший Эрро взял Ашера за руки - спокойно и доверительно.
- Я расскажу тебе все, о чем ты спросишь…
- Знает ЧТО? Что делает? В самом начале я ему сказал, что не могу, не умею покоряться… Говорил, что мне нужно было родиться раньше ли не рождаться вовсе, потому что он первый, кому я… отдался… он не пытается, и я благодарен ему за это… но я знаю, что мне придётся войти туда однажды… придётся войти с ним… а я не могу! Всё внутри переворачивается… знаешь, как сжимается, скручивает. Но я должен. Хоть и не понимаю зачем.
Он дал слово. Родителям, что выйдет замуж. Рене, что будет принадлежать ему, почитать его, как господина своего возлюбленного… Но это тепло, что греет его… привязанность спокойная и нежная… На месте этого тепла в Рене – пожар, пламя безумствующее, страсть, что подхватывает обоих ураганом, и уносит прочь…
- Уж лучше бы он сломал… Проще было бы. Ему…
- Не проще, - покачал головой Жерве. - ему очень трудно, это так, но ... то, что ты говоришь - не было бы проще. Он любит тебя, Ашер. И... ты просто не знаешь, о чем говоришь, когда пользуешься этим словом... "сломал". Меня ломали. Я знаю, что это такое. Даже не думай об этом...
При этих словах в глазах Жерве промелькнуло такое... нет - только тень былого, но все же.
- Ашер... поверь - это совсем не то, о чем ты думаешь, совсем не то, что тебя страшит... ты на самом деле просто еще не знаешь, что такое - покоряться... и это очень важно - как покориться и кому...
- Какая разница, кому и как покоряться? – Ашер устало запрокинул голову на мягкую спинку и закрыл глаза. – Когда ты скован, когда плеч касается хлыст, не всё ли равно, в чьих он руках? Это в любом случае… вынуждено. Единственно что… я верю Рене. Верю, потому что он нежен и добр ко мне. Я знаю, что он любит меня, знаю… Боги…
Он запутался абсолютно. Он перестал понимать самого себя.
Слишком хорошо ему было, слишком уютно в сильных руках супруга, но сама мысль о том, чтоб быть там, в той комнате – приводила в ужас. И всё же… он позволял Рене многое, и тот делал всё что заблагорассудится, вытворял такое, что иным и не снилось. Потому что подспудно знал, что Рене не сделает ничего, что было бы ему не приятно, или что причинило бы ему, Ашеру, настоящую боль.
- Я знаю, что он не причинит мне зла. Но там… я забыл об этом.
- Вынуждено? - Жерве с острым вниманием взглянул на Ашера. - Ну так есть мы тоже вынуждены, и куда сильнее. Откажемся от еды - помрем с голоду. Но ты же не скажешь, что нет разницы - слизывать помои с мостовой или есть свежий теплый хлеб и спелое яблоко! Разница есть, Ашер - и огромная!
Жерве чуть наклонил голову.
- Подчиняться... всем нам так или иначе в чем-то приходится подчиняться... но есть разница, быть полководцем короля или подручным бандита. Ашер, когда подчиняешься тому, кого боишься и ненавидишь, тому, кто недостоин, подлецу и негодяю - дело даже не в том, что ты можешь быть изувечен и убит, ты сам тогда смерти захочешь, потому что если твой повелитель - мразь, то ты ниже низкого, хуже худшего, ниже грязи, это... это и на самом деле страшно. И это действительно против воли и вынуждено. Поверь мне, Ашер - я знаю... я был замужем за Антуаном де Вардом... рассказать тебе? Может, тогда тебе будет яснее разница? А заодно поймешь, что вынуждено, а что нет?
Перед мысленным взглядом – красивое жестокое лицо и тонкая улыбка. И низкий пошлый шёпот. Юношу передёрнуло. Если бы Антуан не был ошарашен оповедью, Ашер бы носил совершенно другое имя.
- Де Вард… Я мог стать Вардом… Но Рене опередил его. Выходит, к лучшему… Мне бы не хотелось заставлять тебя вспоминать о чём-то, что тебе не приятно…
Не может быть потребность в самоуничижении выше потребности в еде или в воздухе. С другой стороны… он подчинялся родителям. Но… не всегда потому, что это было необходимо. Как, к примеру, с замужеством.
Первый раз подчинение – приказ сесть за книгу привёл к глухой обиде. Зато потом – процесс увлёк и он жить не может без тонких прыгающих строчек. Всего один раз…
- Неприятно? - Жерве коротко и глухо рассмеялся. - Вспоминать? Ашер, ужас в том, что я почти ничего и не помню, так это было отвратительно!
Он на минуту замолк.
- Лионель тоже сватался ко мне, но Антуан был богаче... и меня отдали за него. Лионель пытался вызвать его на дуэль, выкрасть меня... король отправил его в ссылку. Граф Рене уехал с ним - просто чтобы Лионель не наделал глупостей... а потом вернулся... тут же написал Лионелю, чтобы он тайком возвращался, ехал сразу в его замок и сидел там тихо - а сам пошел к королю... я не знаю, как он уговорил короля начать своей волей бракоразводный процесс! Ашер - я даже суда не помню... мне только рассказывали о нем, я не помню... я очнулся уже в этом замке примерно через неделю, и все это время Лионель не отходил от меня... Ашер, я был уверен, что никогда не смогу больше войти в такую комнату, никогда не смогу больше выполнить приказ, ничей... а что это может стать радостью, я бы тогда в жизни не поверил! Стать де Вардом? Тебе? Да Рене никогда не позволил бы этому случиться, никогда! Вы приехали из провинции, ничего не знали - потому он и попытался, ведь после брака со мной никто не согласен отдать за него своего сына, никто... Рене никогда бы не позволил, чтобы это случилось с тобой - он видел, он знает!
Жерве снова помолчал.
- Понимаешь, я тоже знаю. Знаю разницу. Что такое быть грязью под ногами мерзавца - и что такое быть служителем в руках божества... может, поэтому я подчинился Лионелю так легко и радостно с первого же раза - мне было с чем сравнивать...
- Подчинился в чём?.. – с этим сложно смириться. Сложно понять даже то, что беда миновала, обошла стороной благодаря человеку, с которым его связала судьба. Да…
В чём суть подчинения? Что есть подчинение и почему подчиняются с радостью? Почему нельзя просто… быть и любить так, как они любят сейчас?
Ашер улыбнулся одними уголками губ. Любить. Он всё-таки произнёс это слово. Про себя, мысленно, но произнёс.
- Я и так принадлежу ему. Я люблю его, и я в его власти. Что же ещё нужно?
Он делает всё, чтоб порадовать его, чтоб он улыбался. Дарит подарки, выполняет малейшие прихоти, и любит, глубоко, искренне, преданно, со всем пылом души. И Ашер отдаётся. Вспыхивает, достаточно искры – поцелуя, прикосновения, просто взгляда… Отдаётся, чтоб прийти в себя и благодарно прижаться всем телом, и слушать биение сердца.
- Что еще нужно? - переспросил Жерве, и теперь в его взгляде мелькнули явные искорки веселья. - Кому из вас двоих? Что нужно графу Рене - или что нужно тебе? Это ведь не в одну сторону работает, а в обе...
Он улыбнулся - почти мечтательно.
- Ашер... это свобода. Свобода вдвоем. Другая... не такая, какую ты знаешь. Это просто другая реальность... это немного похоже... ну - ты же фехтуешь, ездишь верхом... вот как перед поединком или поездкой на опасной лошади... вспомни - как бывает перед тем, как начать... страх, да, но другой... страх-который-не-страх, и боишься, и хочешь, и предвкушаешь, и радуешься вместе... а потом уже нет ничего, что мешает, есть только бой, есть только скачка... опасность - да, и не только... это... радость. Это... другая реальность, другое состояние разума... для всех. А что еще это может быть для тебя - не знаю, это можешь знать только ты сам... ну, и граф Рене. Для каждого по-своему. Для меня это сила. Не только... но и сила тоже...
В первый вечер он сказал – Свободным и моим.
Но как это может сочетаться? Свобода и принадлежность кому-либо? Может ли это быть? Это нужно Рене?.. А что нужно ему самому?
- Я не хочу быть должным… Я всю свою жизнь кому-то что-то должен… не хочу…
Когда он становится к линии, глубоко в душе родится страх: что он окажется медленнее противника, что прикрытое шариком острие шпаги обидно хлестнёт по лицу… по плечу… по животу или бёдрам. Он озлится, снова станет к линии, сосредоточится, и… увидит, нет, почувствует, как ветер шевелит волосы стоящего напротив, и как это щекотно, и что вот сейчас он отвлечён на самом деле, и думает не об оружии, а о том, как хочется снять эту прядку. И он успеет, успеет достать первым, и в теле растекается жаркий восторг. Почти такой же, как тот, что плавит его в момент, когда рядом Рене, обнимающий и целующий его.
- Свобода… Если бы я только мог… Я понимаю о чём ты… но для меня это значит заставить себя войти в комнату. Убедить себя в том, что я смогу. А это то, чего не желает Рене. Это значит – ломать себя.
- Он прав, - очень серьезно отозвался Жерве. - Ломать себя... из этого ничего хорошего не получается. Туда надо войти не потому, что должен, а потому что хочешь... неважно почему - но хочешь. Я... хотел.
Жерве чуть опустил глаза.

- Хотел... забыть Антуана, забыть то, чего я не помню. Хотел сделать это для Лионеля. Хотел... долго перечислять все, чего я хотел. Уже прошел месяц, как мы были вместе с Лионелем... и много раз говорили об этом - и вдвоем, и с графом... мы не знали, как начать... Рене тогда сказал - начните жестко. Очень жестко. Это было странно, и не в его духе... Лионель тогда долго спрашивал, почему. Потому что иначе я все равно буду бояться? Потому что после Антуана мне все мягко? Рене только покачал головой и сказал - сами поймете.
Он чуть опустил голову, и на щеках его появился легкий румянец - как бывает, когда люди рассказывают о чем-то интимном.
- Рене был прав. Когда я... стоял привязанный к кресту и ждал... я понял, что я никому ничего не должен. Понимаешь, я ведь тоже всю жизнь был кому-то что-то должен, и в первую очередь себе, это у меня уже стояло поперек горла... должен родителям - и меня выдали за Антуана... должен супругу, хотя я его не люблю, ненавижу - именно потому и должен... я ведь всерьез пытался ему покориться, это меня и сломало окончательно... всем должен, я так устал... а тогда... я ждал, что выберет Лионель... связанный, я завязанными глазами... и... и я понял, что никому ничего больше не должен... ведь ты должен только тогда, когда можешь, даже если через силу - но можешь - а я НИЧЕГО НЕ МОГУ! Я не в своей воле. Я связан, я не могу ничего сделать, совсем... и потому я никому ничего не должен! Это было... такое освобождение... никому ничего не должен, никакой долг надо мной не властен, я не в своей воле - я воле Лионеля, а он меня любит... Ашер... я засмеялся от счастья и освобождения...
Картинка была такой тяжёлой и страшной, что смотреть в лицо молодому человеку было… неловко. Может ещё и потому, что понимать он начал только теперь. Понимать, но не принимать. Понимать, что никому и ничего не должен – одно, а вот принять, поверить, увериться, вобрать в себя это самое понимание – это совсем иное. И куда сложнее, чем понять.
Ашер поднялся на ноги и прошёл по комнате из конца в конец. Он бы метался, как загнанный в угол зверёк, вот только что-то не позволяло.
- Боги… я не знаю, чего хочет Рене, и я понятия не имею… я ведь знаю какой я, когда я на площадке. Я полностью ухожу в себя, весь, мыслями, чувствами, я полностью меняюсь. Я всё чувствую по другому. Боль для меня – не боль вовсе. Но я не знаю как я… как моё тело будет отзываться на… на всё это…
- Верно, - кивнул Жерве. - Это так... боль, которая не боль, страх, который не страх, наказание, которое не наказание... ты... действительно понял. Вот как и на что твое тело отзовется - другое дело, этого знать заранее нельзя... кому-то больше нравится боль, кому-то - подчинение, кому-то - даже унижение... для кого-то важно быть связанным, а кому-то - самому удерживать себя... некоторым нравится подчиняться публично... наверное, ты видел таких на балах... это можно найти уже только вдвоем. А вот что нужно Рене... - Жерве улыбнулся. - Я думаю, тебе лучше спросить у Рене.

Он тебе скажет. Обо всем, кроме одного. Того, о чем мне не сказал Лионель. И Лионель сказал мне уже потом, и Рене тебе скажет потом. Не скажет - о том, что его сжигает жажда. Такая же сильная, как если бы ты лежал обнаженным из ночи в ночь рядом со своим возлюбленным, пылал желанием - и не притрагивался... вот об этом Рене тебе не скажет...

- Боль… которая не боль, которая открывает нечто скрытое, чтоб понять это потом, чтоб стать сильнее, гибче, тоньше…
Взгляд рассеялся. Потерялся в пространстве комнаты, ушёл в никуда. Как просто – стать чуть большим. Как сложно… попытаться сделать последний к этому шаг: поверить. Всего только ещё раз поверить.
- Я попробую. Но мне нужно время… Мне нужно понять это. Самому понять. И захотеть. – Он снова вернулся к диванчику и сел, беспомощно глядя на собеседника. В этот момент он даже немного завидовал Жерве. Тому, что для него всё уже завершилось, а для него и Рене всё ещё только начинается.
Совсем не страшно причинить боль себе. Он боялся только одного: увидеть разочарование в глазах любимого человека. Уж лучше умереть.
- Конечно, самому, - кивнул Жерве. - Захотеть. Но... - он неожиданно улыбнулся почти заговорщически. - На самом деле ты уже хочешь, а не только боишься - иначе не полез бы в эту комнату. Если бы только боялся - обходил бы ее десятой дорогой. А Рене знает, что ты там был? Я так понял, что нет. Ашер - мой тебе совет... скажи ему. И вообще поговори с ним. Поверь моему опыту. Не скрывай от него ничего. Не бойся, что спрашиваешь очевидное. Не бойся его разочаровать. Не бойся показаться глупым или слабым, неблагодарным или гордым. Он любит тебя. И все, что ты скроешь - неважно, из каких соображений - обернется против тебя и против него. Может, не сразу, но обернется. Скажи ему.
Ашер кивнул. Виновато, устало, но кивнул.
Да, обязательно нужно поговорить. И откладывать на потом не стоит. Бог весть, что может случиться в это самое «потом».
- Спасибо. Действительно спасибо…
Когда они вышли из малой гостиной, взгляд помимо воли метнулся в дальний конец коридора. Там, за гобеленом, дверь. Дверь, в которую он ещё войдёт. Только вот когда и как, он пока ещё не знал.
В малой столовой накрыли стол для чаепития. Рене и Лионель о чём-то беседовали. Тихо, мирно и уютно. И так хотелось подойти и обнять за талию, и спрятать лицо на широкой спине, и замереть, и даже не дышать…
Ашер без малого не пожирал глазами мужа. Так, словно видел его впервые, так, будто нельзя подойти, нельзя прикоснуться, нельзя целовать.
Да всё равно, свои все… Что Жерве, что Лионель… они все трое обязаны четвёртому собой. Чего же в самом деле смущаться?
Юноша порывисто пересёк зал и буквально стёк перед ним на колени. Прижался щекой к бедру, одной рукой чуть касаясь колена. Сейчас он просто промолчит, и говорить ни о чём не станет. И скажет всё потом.

У Рене в глазах на миг потемнело от нежности и желания. Сдвоенного желания - любить и властвовать... того, в котором он себе все это время отказывал. Два потока текли в его сознании. Один - желание и власть. И второй - тревога: Шери, ведь с тобой что-то случилось, и хотя беседа с Жерве явно помогла тебе - что же это такое, чем так изболелось твое сердце, чтобы швырнуть тебя на колени передо мной?
И оба потока слились в единое движение руки.
Ладонь Рене погладила волосы Ашера, плечо - но не легко и невесомо. Она была ласковой - и странно тяжелой, и в этой тяжести был покой, успокоение, любящая сила... замершая на плече младшего Монтрая.

Мой.
Люблю.
Принимаю.
Владею.
Защищаю.
Наказываю.
Прощаю.
Твоя боль и страх - в моей руке. Забудь о них. Моя сила хранит тебя.
Люблю.
Мой.

- Как же я люблю тебя… Если бы ты только знал…

Если бы он сам только знал, как любит. Безгранично, сумасшедшее, бредово, до дрожи в пальцах, до острого желания сидеть вот так вот вечность, пока не осыплются прахом стены вокруг, до рвущейся просьбы – возьми и делай что хочешь, что только пожелаешь, прямо здесь и сейчас.
Слишком долго и так туго скручивалась пружина, а теперь она распрямлялась, наконец, получив волю.
Вот моя воля, видишь… ты так долго хотел этого, правда?.. ты об этом и говорил мне тогда, на балу, а я не понял тебя, прости… но я понял теперь, ещё не очень поздно?..
Я так люблю тебя, что, кажется, сошёл с ума… Ну и пусть, ведь это для тебя…

Лионель улыбнулся уголками губ и встал. Ему даже не было надобности хотя бы кивком что-то приказать Жерве - одной этой улыбки было довольно.
Они вышли молча, вдвоем - и даже со спины было понятно, что они улыбаются мысленно друг другу. И - Рене с Ашером. За ними еще не закрылась дверь, когда до них долетел тихий голос Рене:
- Любовь моя... Шери... радость моя...

Сердце сжимается от любви и нежности... единственный мой... ты в моих ладонях... весь... до конца... мой...

Он поднимался с колен медленно, просто двигался, как змея, ни на миг не отстраняясь.
- Не знаю что говорить… Не знаю что нужно… Я был там… в той комнате… один был… боги… как в сказке о чудовище Синей бороде… Я боялся, сам не знаю чего. Я люблю тебя, Рене, люблю… И я хочу принадлежать тебе. Весь. Всегда.
Он больше не сбивался. И говорил твёрдо. С лёгким придыханием, как если бы просто быстро бежал и остановился, переводя дыхание.
Смотрел в глаза, прямо и уверенно, и только сожаление плескалось на дне. И лёгкая обида на самого себя, что не понял сразу, что не сумел осознать. Был так близко и так долго балансировал, заставляя балансировать и любимого тоже.
Рене взял его лицо в ладони - нежно и бережно, но и властно тоже.
- Тебе не стоило делать это без меня. Тебе было страшно, радость моя? - коснулся губ младшего легким поцелуем.

Конечно, было. И как же хорошо, что Лионель и Жерве приехали именно сегодня! Потому что Жерве может тебе объяснить то, чего не могу - а точнее, не должен - объяснить я...

- Я люблю тебя, радость моя. Помни это всегда.

Мой. Весь. Боги... дайте мне силы не задохнуться от восторга...

- Спасибо тебе, счастье мое, сердце мое... пойдем...
Рене отпустил ладони - лишь для того, чтобы обнять любимого за плечи.
- Пойдем... в нашу спальню. Там ты спросишь меня все, что захочешь. И я отвечу тебе. И скажу все, что тебе будет нужно. Это не сказка о чудовище. Это совсем другая сказка, Шери...
Совсем другая сказка… О чём эта сказка? Расскажи мне её, пожалуйста…
Он шёл коридорами, и думал. Просто думал о том, как всё будет, как обернётся, как отзовётся тело, и чего же на самом деле хочет Рене. И о том, хватит ли ему сил выполнить это своё желание – всецело принадлежать любимому человеку.
Привычная тишина комнаты успокаивала. И всё равно, стоило Рене присесть – он сел у его ног, скрестив руки на его коленях и удобно умостив голову на перекрестье. Так лучше, так куда удобнее смотреть в его глаза.
- Я хочу задать только один вопрос… остальное – не важно для меня. Я хочу знать, Рене, чего тебе хочется. Чего ты жаждешь… мне очень нужно знать.

Очень, потому что я буду знать, что я могу для тебя сделать. Хотя… любить. Любить всегда.

- Чего мне хочется? - медленно улыбнулся Рене, лаская его взглядом.
Это была другая улыбка - такой младший у него еще не видел. Очень мягкая - и в то же время наполненная силой. Ласковая - и властная. Влекущая, беспредельно чувственная - и знающая...
- Тебя, Шери. Я хочу и жажду тебя. Полностью. Такого тебя, каким и ты сам еще себя не видел и не знаешь. Свободного от страха и сомнения. Настоящего. Шери... я хочу нашей мелодии. Я хочу, чтобы твое тело пело под моими руками. Хочу увидеть тебя, когда ты только мой - когда цепи на тебе, а не в тебе...
Голос Рене снова мерцал черным ночным медом, как в минуты страсти - только теперь это мерцание было сильнее, а сам голос - ниже обычного, и это завораживало...
- Тогда бери… - плавным гибким движением юноша поднялся на ноги и сделал шаг назад. Потянул ворот рубашки, а потом стянул её, отбросил на постель. Подошёл к столу и открыл небольшую шкатулку. Простой деревянный ящичек появился здесь на второй день пребывания в этих покоях Ашера. И собирались там самые разные мелочи, но и не только.
Молодой человек скрутил волосы в тугой жгут и сколол двумя простыми деревянными спицами. А потом вынул из недр шкатулки тонкие кожаные лепестки – венчальный ошейник. Он не стал надевать его сам. Просто сжал в пальцах, без слов подошёл к Рене, снова опустился на колени и склонил голову.
- Я в твоей воле, Рене, мой возлюбленный господин. Повелевай мной.
Сердце изнывало от любви, губы горят в предвкушении.

Ашер... мой любимый... храбрый... моя радость...

Рене нежно погладил кончиками пальцев обнаженную щею юноши и медленно застегнул на ней ошейник.
- Это совсем другая сказка, Шери... - сказал он этим новым, низким и мерцающим голосом. - Сказка о юноше, который сидел у ног своего возлюбленного. И на первой странице этой сказки написано...
Он кончиками пальцев приподнял подбородок Ашера, заставляя посмотреть на себя.
- Шери. Ты ничего не таишь от меня. Никогда. Если тебя что-то гнетет или томит. Если тебе тяжело или непонятно. Если тебе печально или страшно. Ты не боишься показаться глупым. Ты не боишься меня испугать или расстроить. Ты не боишься меня разочаровать - это тебе и вообще не удастся, запомни. Ты не боишься открыться мне. Ты ничего больше не боишься.
Это звучало спокойно и сильно - даже не как приказ, а как утверждение, как неотменимый закон природы. Как то, что солнце светит, а вода льется.

Да, я слышу каждое твоё слово. И да, я понимаю и принимаю их, твои слова.
Восхитительное ощущение: твои пальцы на шее, легчайшие касания самая лучшая из ласк, сравнимая лишь с твоими поцелуями. Сердце замирает и сладко стонет в груди. Я готов смотреть на тебя, просто смотреть, ведь даже это – чудо из чудес.
Слушаюсь? Да, мой господин? Ты ведь сам знаешь, я ничего не боюсь рядом с тобой, потому что знаю, ты рядом, ты удержишь меня, если я оступлюсь, ты не дашь мне упасть. Ты моя сила, моя уверенность и моя смелость, Рене. Ты моя радость, моя светлая грусть, моя страсть, моё смущение, моя величайшая слабость тоже ты…
Видишь в моих глазах?
Да, господин, да…

Какое у тебя лицо, Шери, какие глаза...
Ты весь в них - все твое сердце, вся душа, все желание...

- Ты не должен терпеть того, что для тебя и в самом деле нестерпимо, тяжело и мучительно. Того, что действительно неприятно. Когда мы войдем в ту комнату, ты будешь исполнять любой мой приказ. Любой. Но если для тебя это невыполнимо, невозможно, это не должно выполняться. Не бойся расстроить меня этим. Не стыдись того, что чего-то не хочешь или не можешь. Просто скажи одно-единственное слово - и оно будет сигналом для меня. Выбери его. Любое слово, которое не может прозвучать случайно. Короткое. То, которое ты скажешь, чтобы прервать происходящее. Это не должно быть слово "нет" или какое-либо еще в этом роде. Любое постороннее слово. Выбери его и назови мне.

Выбери, радость моя. Слово, которое очертит границу...

- Сон… Это как дурной сон. Но с тобой мне не снятся кошмары…

Могу ли я касаться тебя сейчас? Не знаю… но всё равно коснусь. Губами коснусь кончиков твоих пальцев. И улыбнусь. Не боюсь. Правда. Не буду бояться.

- Пусть будет слово сон. Но разве может быть что-то, что я не приму, или что мне не понравится?
По телу пробегает дрожь. И не понять, озноб это, налёт страха или предвкушения. Потому что сам Ашер пока ещё не решил, боится он или вожделеет.
- Это возможно, особенно вначале. Ты еще не знаешь себя, не знаешь, что тебе понравится, а что оттолкнет. Хорошо, Шери - пусть будет слово "сон"...
Рене улыбнулся - все той же новой улыбкой.
- Я дал тебе самому выбрать его, чтобы ты его не забыл. Чтобы оно было действительно твоим. Запомни его. Потому что там действует другой язык, и обычные слова значат иное. Слово "нет, не надо" - провокация к продолжению. Любая просьба о пощаде - на самом деле просьба о наказании. Но если ты скажешь "сон" - все прекращается. Запомни это слово. Не употребляй его зря. Но и не бойся сказать его, если это и в самом деле нужно.
Рене ласково провел кончиками пальцев по губам возлюбленного.
- Это не дурной сон. И не злая сказка. Ты готов пойти за мной, вложить свои ладони в мои и отдаться моей воле, радость моя?

Да. Это в твоих глазах. Не знаю, готов ли ты - но ты хочешь. А я...
Я люблю тебя.
И хочу этого - так, что ты едва ли можешь сейчас понять и поверить...

- Готов, мой господин.
Молодой человек чуть склонил голову и плавно поднялся на ноги. Отшагнул назад, давая возможность подняться и Рене.

Я понял, Рене.
Более чем понял. И запомнил. Потому что ты сказал, что это важно.
И да, готов. Даже если нет – я этого хочу. И я сделаю это. Потому что хочу избавиться от страха, который испытал, увидев всё это. Потому что хочу, чтоб и ты получил то, чего хочешь ты. Ведь я получил многое: твою силу, твою уверенность, твоё слово, твою нежность. Многие не имеют ничего. А у меня есть главное – любовь, в которую я верю.

Рене улыбнулся - и в этой улыбке Ашер увидел, что супруг им гордится.
- Следуй за мной.
Он шел спокойным широким шагом, не медленно и не быстро. И вел Ашера не в ту комнату, где тот успел побывать - в одной из гостевых. Это они стояли незапертыми - но та, которая предназначалась для него, была закрыта.
Рене сдвинул тяжелую бархатную занавесь, скрывающую дверь, открыл дверь и вошел, закрыв дверь за младшим.
На миг он замер на пороге, привыкая к ощущению.
Позади – знакомое тепло – чувство находящегося рядом любимого человека, который здесь – его царь и бог. Царь и бог всегда и везде. Но здесь – совершенно особо. Впереди – незнакомое. Тепло, запах, пляшущие на стенах блики света. Другое, непривычное, но… безопасное.
Ашер ступил внутрь, осторожно, вкрадчиво, словно ступал на тренировочный снаряд – круглое бревно, по которому нужно ступать прямо, и чётко держать равновесие, иначе, не удержавшись, можно свалиться вниз. О нет, здесь бы он никуда не свалился, просто, отчего-то казалось важным шагать именно так. Мягко, осторожно, плавно, совсем по-кошачьи.
Эта комната выглядела несколько иначе.
Она была больше. Стен не было видно за бархатными и шелковыми занавесями. А еще в ней была постель - почти такая же как в их спальне - широкая но гораздо более тяжелая и массивная.
В той, другой комнате юноша побывал днем, и безжалостный дневной свет освещал все, что он увидел. Сейчас был уже поздний вечер, сумрак - и комнату освещал только огонь камина - в этом тоже была разница, та, другая, комната была холодной, ведь ею не пользовались - а в этой было приятно тепло. Камин отбрасывал алые и золотые отсветы - и другого освещения пока не было. В этом странном свете комната казалась отчасти более пугающей - а отчасти, как ни странно, уютной.
- Зажги свечи, Шери.
Мягкий голос. Ничего резкого, жесткого. Но - несомненный приказ, не исполнить который невозможно...
Из небольшой стопочки у каминной решётки Ашер взял длинную тонкую, пахнущую смолой, лучинку, и поджёг её от пылающего огня.
Свечи на каминной полке, и, дальше, по кругу, поджигая несколько в подсвечниках и аккуратных чашечках. Огоньки мягко мерцали, отражаясь в глазах, расцвечивая золотистую кожу медовыми отсветами. Он остановился только тогда, когда по всей комнате зажглись огоньки, заполняя тонким запахом мёда и воска. Лучинка незамедлительно отправилась в огонь.
Рене откровенно любовался движениями любимого - новыми, не такими, как прежде... более гибкими, сдержанными и вместе с тем свободными, выразительными... дьявольски соблазнительными. Когда свечи были зажжены все, он на миг одобрительно прикрыл глаза.
- Разденься, Шери.
И снова тот же черный мерцающий мед, тот же низкий глубокий голос, мягкий и властный.
Чтоб выполнить этот приказ, пришлось сначала наклониться, снять сапоги, потом распустить пояс, и, наконец, стянуть брюки. И всё – не слишком быстро, ибо поспешность губит чувственность, но и не медля, чтоб не показалось, будто он специально тянет время, не желая выполнить этот приказ.
Брюки и пояс легли на самый краешек кровати. Небрежность может быть хороша, но далеко не всегда.
Ашер остановился посреди комнаты, нагой. И спокойный. Даже странно, что нагота и внимательный взгляд его совершенно не смущают. Впрочем, появись в комнате кто третий, он бы, может быть и покраснел. Но и тогда не посмел бы прикрыться. Слишком ощутимо касался его тела простой взгляд. Нет, не простой. Очень тяжёлый и почти физически жаркий.

Потрясающе...
Шери, о боги.. если бы ты знал, как ты великолепен сейчас... сколько в тебе достоинства...

- Прекрасно... - выдохнул Рене.
Его взгляд почти физически ощутимо погладил обнаженное тело юноши.
- Я не разрешаю тебе говорить, - произнес Рене. - Но я разрешаю тебе смотреть на меня.

Разрешаю? На самом деле велю... разрешение здесь равнозначно приказу...

Он повернулся и подошел к стойке, на которой находились разнообразные орудия. Не задумываясь, он прошел мимо самых тяжелых, но к наиболее мягким и легким не подошел. Он выбрал плеть-однохвостку, не очень жесткую, но довольно увесистую.
- На колени, радость моя.
Когда Ашер исполнил приказ, Рене подошел к нему, взял его руку и провел кончиками его пальцев вдоль плети.
- Познакомься с ней, радость моя. - Рене вложил плеть в руки любимого. - Познакомься... приласкай ее до того, как она приласкает тебя...

Познакомься. Губами, руками, а не только глазами. Это не пугало из кошмаров - это предмет, имеющий вес, форму и размер. Это предмет - способный доставить удовольствие... мое властное продолжение... так приласкай его...

Пальцы скользили по плотной оплётке рукояти, привыкая к весу плети. Достаточно тяжела, чтоб иметь возможность причинить реальную боль и реальное увечье. Ашер на секунду прикрыл глаза и быстро облизнул пересохшие губы. Дыхание перехватывало от мысли о том, что это…
Гладкое… чуть лоснящееся… кожа гибкая, и приятная на ощупь. И будь немного теплее, можно было бы решить, что на самом деле это согревшийся на тёплом камне уж.
Когда плетение коснулось губ, вскользь, мимолётно, глубоко внутри сладко кольнуло. Совсем так же, как когда крепко зажмуриваешься, и уверенные пальцы собирают волосы в горсть. Прядки легонько щекочут шею, и следующей лаской становится нежный поцелуй.
Плетёная змейка мазнула по скуле, юноша улыбнулся и вздохнул.

Рене чуть не задохнулся. Вид юноши - на коленях, ласкающего, целующего плеть... бо-о-оги...

Шери, о Шери...

Рене подошел к столу и взял с него ленту - ту самую, которую снял с шеи Ашера в день венчания.
- Продолжай, - произнес он, завязывая юноше глаза.

Вот так, Шери - теперь только пальцы и губы, но не глаза... отнимая зрение, я делаю остальные ощущения острее... и не только, Шери, не только...

Рене вернулся к постели и опустил раму балдахина - на такой уровень, чтобы за нее можно было держаться руками.

Полная беспомощность связанного пока не для тебя - но тебе нужна опора...

- Довольно, - сказал Рене, забирая плеть. - Поднимись.
Он взял Ашера за плечо и подвел его к краю постели, так, что тот коленями ощущал этот край.
- Подними руки.
Рене помог рукам ведомого найти раму и ухватиться за нее.
- Я не разрешаю тебе разжимать руки или уклоняться, - произнес он. - Но я разрешаю тебе стонать и кричать столько, сколько тебе захочется.

Молчание тоже пока не для тебя - наоборот... тебе надо выкрикнуть, выстонать себя...

Только руки видят. Тело – слышит. И только.
По спине пробежал холодок, щекоткой затерялся в самом основании.
Пальцы сжались на чём-то, что опознать юноша попросту не смог. Главное, оно было. Как и ощущение мягкого у коленей.
Ашер тяжело сглотнул, и вдруг ощутил, как тоненькие волоски на теле становятся дыбом и кожу начинает легонько покалывать. Не от холода, понял он. Совсем не из-за холода, ведь в комнате очень тепло и от горящих свечей и от огня в камине.
Это предвкушение. Ожидание. И поверить в это было так же сложно, как и в то, что он вообще может оказаться в этой комнате по собственной воле, более того, по собственной просьбе.
Изумлённый вздох удалось сдержать с трудом.

Шери... если бы ты только мог себя видеть...

Рене погладил юношу по спине.
И тут же язык плети лизнул спину Ашера там же, где по ней прошлась рука. Именно лизнул.
От прикосновения ладони юноша вздрогнул. Когда же плеть поцеловала спину – тихо вскрикнул. Но не отстранился. Только на миг побелели костяшки пальцев, сжавшийся на… чём-то.
Рене недаром выбрал не мягкую и легкую плеть, слишком своевольную из-за своей легкости, а достаточно тяжелую, чтобы ее можно было контролировать в каждом движении. Для того, чтобы начать именно так...
Плеть обвивалась, скользила, ласкала, вылизывала, дразнила, возбуждала - та же самая ласка, но более острая, пряная, неожиданная... возбуждала, провоцировала, обвивалась, лизала, дразнила, согревала тело, так остро чувствующее сейчас... сила ударов возрастала постепенно, очень постепенно... продолжая ласкать, медленно подводя к грани боли мучительным удовольствием... и еще сильнее, выводя на эту грань и дальше - туда, где боль, начавшаяся как удовольствие, продолжает быть удовольствием, даже став болью, слившись с ней воедино...
Шелест… поцелуй, плетёная змейка касается спины, скользит вдоль позвоночника, изгибается, обнимая, и снова шелест. И без того обострившиеся чувства в какой-то момент взорвались в теле целым сгустком ощущений.
Голова кружилась, а дыхание сбилось. Он дышал часто, прерывисто, то и дело с губ срывался тихий стон. Но даже сам Ашер не смог бы сказать: больно ему, или хорошо…
Он боялся?.. чего он боялся? Нет страха… это просто гибкая полоска стали… нет… плеть, подстёгивает, подталкивает, сильнее, ещё сильнее, быстрее…
Запрокинула голова, и тело напряжено, точно струна, ровное, сильное.
Тело-инструмент, и опытная рука музыканта извлекает первые аккорды. Что же есть эта музыка? Не стоны, и не тихие вскрики.
Он чувствовал каждый замах, и подавался на встречу движению плети.

Мой.
Мой.
Легкие стоны, вскрик...
Мой.
Движение тела навстречу плети - не от нее, навстречу, боги... навстречу...
Мой...
Тело напряженное - и одновременно расслабленное, наивысшая готовность, сила и достоинство... как оно поет, Шери, радость моя...
Мой... о боги... мой...
Сильнее. И быстрее... единый для двоих ритм... стоны - молящие, хотя ты сам этого наверняка не замечаешь... еще...

Рене отнял руки Ашера от планки.
- На колени на постель, глубже... вот так... обопрись о руки...
Именно так - на руки и колени.
- Прогни спину...

Беспомощность неподвижности пока не для тебя, Шери... для тебя - подчинение, владеемость... вот эта поза полного подчинения, добровольного... полностью открытая моему взгляду - я должен видеть тебя, видеть, что все нормально, что все правильно...
А еще - я хочу видеть... видеть тебя, видеть, как поет твое тело...

Плеть гуляла по телу уже всерьез - но в том же ритме, не сбиваясь, не переходя грань, за которой слишком острая боль вырвет из паутины, расплетет слияние боли и удовольствия, усиливая экстаз...
Он не видит. Он не знает сколько прошло времени. Он не знает и не слышит. Он только чувствует, всем телом, подрагивающим, стонущим, жаждущим телом чувствует. А всё прочее… нет ничего больше, не важно, не существует ничего кроме жгучих ласк, направленных любимой рукой.
Не видит, но и не нужно видеть, чтоб понимать всю глубину… желания. Изогнуться так, как скажут, прогнуться, вскрикнуть, когда жажда становится невыносимой, и застонать, протяжно, глухо, низко. Потому что кровь тяжело бьётся в жилах, потому что низ живота заливает жаром, потому что напряжённая плоть, да всё тело требует разрядки.
Пальцы сжимаются, сминая в кулаках, сгребая шелковистую ткань.
Схватиться хоть за что-то, обрести капельку уверенности… потому что нужно так, потому что должен… нет… не должен…
Ему не велели сдерживаться. И кто его видит? Только тот, в чьей он власти. Потому что сам Ашер не властен ни видеть себя, ни собою управлять.

Мы сейчас - одно... одна мелодия... как поет твое тело, Шери... вот он - миг искренности, незамутненной ничем, не схваченной за горло твоим вечным долгом... вот он... как же ты прекрасен, как я хочу тебя... так же сильно, как хочешь ты...
И я не заставлю тебя просить... ты сейчас слишком глубоко вошел, чтобы тебе было легко что-то сказать, не выломившись из экстатической пульсации - одной на нас двоих... нет - я не заставлю тебя просить... с меня довольно и того, что просит твое тело... так громко, так страстно, так явственно...

Рене свободной левой рукой потянулся к баночке со смазкой - и вошел в тело Ашера одним сильным глубоким движением, даже без растяжки, не нужной сейчас, и последний удар плети лег на спину юноши одновременно с этим движением... а потом Рене сжал руками его бедра и продолжил двигаться - в том же ритме, сильно, глубоко, властно...
- Люблю... тебя...
Жарко! Так жарко, что, кажется, будто кровь кипит в жилах. И ничто не приносит облегчения. Ни долгий мучительный стон, почти мольба, дикое непрекращающееся пожалуйста. Не может человеческое тело вместить столько. Странного восторга, тягучего желания и глубокого удовлетворения. Не может, потому и подаётся яростно, порывисто, отчаянно.
И потому закричал, забился в руках любовника, содрогаясь от облегчения. Лента намокла от слёз, губы искусаны, мелко подрагивают пальцы, и хрипло вырываются из груди тяжёлые усталые вздохи. И нет больше ничего. И его самого нет.

Да... о ДА!
Шери... радость моя, счастье мое, утоление мое...
Как же ты прекрасен... ты - и твой крик - крик мольбы, покорности, чистой силы, торжества... освобождения!
Да, любимый... тысячу раз - да!
Твое содрогание, твои слезы, твой крик... да, сердце мое!

Рене достиг своего пика одновременно с Ашером - и их крик страсти слился в один.
Не успев перевести дыхание, Рене наклонился и снял мокрую от слез повязку с глаз - и поцеловал эти глаза. Бережно укрыл юношу легчайшим шелковым покрывалом. Осторожно поднял на руки и вынес из комнаты, прижимая к груди свое чудесное сокровище. Короткий потайной коридор от комнаты к спальне - никто не увидит - но все же укрыть покрывалом... и бережно внести в спальню на руках, осторожно опустить на постель - на бок, полулежа, не на спину... и легко-легко поцеловать мокрые соленые дрожащие губы, и кончиками пальцев погладить щеку, ласково и бережно возвращая юношу в реальность.
Ашер открыл глаза медленно. Ресницы дрогнули, и приглушённый свет, наконец, вернул его к действительности. Шевелиться не хотелось. А говорить как-то не получалось. Губы хоть и шевелились, но голос повиноваться отказывался.
- Рене… - улыбка получилась слабая, но счастливая. – Спасибо…
Юноша всё-таки заставил себя подвинуться ближе, прижимаясь к любимому.

Я больше не боюсь… Просто не боюсь. Я не знал, а ты мне глаза открыл… Этой самой чёрной лентой… Я люблю тебя… люблю, и всё сделаю, всё что захочешь, потому что хочу увидеть снова то, что не способны видеть глаза, что может видеть только нагое беззащитное тело.

- Шери... как же я люблю тебя, счастье мое, родной мой...
Рене нежно гладил кончиками пальцев лицо юноши, темные волосы...

Как же я люблю тебя... и как же мне надо быть с тобой осторожным! Ты понял - понял с первого же раза, и с первого же раза ушел так далеко вглубь, что и сейчас еще не совсем вернулся... а я хочу, чтобы ты нашел себя, а не потерял... как предельно осторожным мне надо быть с тобой, мое счастье, мое сокровище...

Рене протянул руку к ночному столику возле кровати, налил в бокал воды и бросил туда пару кубиков льда, которые всегда старался держать в столовой и спальне - он любил ледяную воду.
Он ласково поднес бокал к губам Ашера.
- Выпей немного, радость моя...
Вода кажется обжигающе-холодной. Но это даже к лучшему, потому что скорее возвращает к жизни. К этой жизни, где есть место тёплому знакомому взгляду, где нет тёмной патоки указующего голоса. В этой жизни он другой. Он весь другой, его Рене. В этой жизни всё получается наоборот. А он сам, Рене, его любимый, его муж, его мужчина, он понимает? Что в этой жизни как-то странно подчиняется ему? Его желаниям, его словам, его чувствам, улыбке? Восхитительно-неправильно, а может… может, это иллюзия?
- Я всё сделал правильно?..
- Ты был восхитителен, - ласково произнес Рене и коснулся губами его виска. - Невероятно восхитителен. Я... я горжусь тобой, Шери.
Это было правдой, и она сияла в его взгляде.
Горжусь тобой. Твоим достоинством. Твоей силой. Твоей глубиной. О Шери, любимый...
- Ты не можешь что-то сделать неправильно, счастье мое. Ошибиться ты можешь только в одном - терпеть, когда не можешь - из гордости или из страха разочаровать меня... этого быть не должно. Никогда не бойся разочаровать меня или задеть - никогда!
Он снова погладил лицо юноши.
- Обними меня, радость моя - я отнесу тебя в ванну.
Ашер потянулся и сощурился.
Спина и бёдра полыхали, будто их… отстегали. Молодой человек рассмеялся, ткнувшись лицом в грудь любимого. Руками обвил шею и тихонько фыркнул.
- Мой господин наказал негодного мальчишку… - и, чуть потянувшись, в самое ушко – Но ведь ты сделаешь это снова, не так ли?..
Губы коснулись мерно пульсирующей голубой венки, мазнули выше, прихватили мочку, и самый кончик языка легонько прошёлся по чуть солоноватой коже.

Ах-х-ххх...
Рене на миг прикрыл глаза, наслаждаясь этим дыханием, прикосновением, лаской.
- Негодный мальчишка может в этом даже не сомневаться, - мурлыкнул он низким голосом в тон младшему. - Такой дерзкий, что наверняка допросится!

Шери, люблю... люблю тебя, люблю во всем, люблю твой голос - а он так очарователен сейчас... и совершенно осознан! Это уже не зов из глубины транса - это осознанное кокетство, лукавая провокация - обращенная не к Рене-из-комнаты, а к Рене-из-спальни, она лишь напоминает о том, втором Рене - и втором Ашере... Шери, я не просто тебя люблю - я действительно тобой горжусь...

Рене поднял Ашера на руки и унес в ванную. Теплая ароматная вода - попробовать ее рукой, да, годится, чуть прохладнее обычного, то, что надо.
Он осторожно опустил юношу в воду, быстро разделся и присоединился к нему.
- Но ты обещал… - хрипловато, волнующе, дополнив напоминание поцелуем.

О да… оказывается, я умею быть самым настоящим шантажистом. Но… тебе и это тоже нравится. Ты странный, господин моего сердца! Чуткий, любящий, светлый, и со своими демонами, что вырываются там… в той комнате. Но и эти демоны – тоже ты.

Ашер с упоением погрузился в воду, отдаваясь нежной влаге, а когда с тихим плеском Рене присоединился к нему, поколебавшись, спиной оперся о его грудь.
Приятного мало. Всё-таки, тот экстаз, что охватил его в комнате, схлынул, оставив по себе не самые приятные ощущения. Впрочем, и не смертельные, терпеть вполне возможно. А когда эти удивительные руки обнимают его – боль перестаёт существовать, как нечто совершенно не существенное.
- Итак… Что теперь?
- А теперь тебе надо отдохнуть и набраться сил, - улыбнулся Рене, осторожно и ласково растирая мышцы молодого человека - там, где тела не коснулась плеть. - Так что я отнесу тебя обратно в постель... смажу твою спину кое-чем, чтобы боль проходила быстрее... ты выпьешь немного вина и поешь, тебе надо подкрепиться... а потом, если ты сможешь уснуть сейчас, уснешь, а поговорим мы потом - а если не сможешь, поговорим сейчас. Ты будешь лежать, а я буду гладить тебя, и мы поговорим... Шери...

Поговорить необходимо - хотя все было исключительно правильно, но я хочу, я должен в этом убедиться... потому что ошибок быть не должно, я не хочу и не должен повредить тебе...

Закончив мыть младшего, Рене вынул его из воды, предельно осторожно завернул в шелковое полотенце, нежное и гладкое, и унес в спальню. Там он уложил юношу на постель лицом вниз, накинул халат и принялся за его спину и бедра - очень ласково и осторожно нанося на них целебный бальзам.
- Ты волшебник, Рене. – осторожные массирующие движения рук успокаивали. Пожалуй, даже умиротворяли, и Ашер прикрыл глаза.
Это безумие выматывало ещё сильнее, чем обычные занятия любовью. Но и давало такие ощущения, в которых потеряться проще, заблудиться и никогда не найти столь же легко, как обрести всего себя. Полностью. Целиком, до конца, до самых тайных уголков душ, самых глубинных потаённых желаний.
Так долго прятать от самого себя столь многое… Он никогда бы не нашёл себя, если бы не Рене.
- Я чувствовал тебя там… это было похоже, как если выходишь на линию, стоишь напротив партнёра и ощущаешь всё вокруг. Не видишь, не слышишь, именно ощущаешь… Твоё дыхание, каждое твоё движение…
- Я видел, - улыбнулся Рене. - Этого невозможно было не увидеть. Как ты ощущаешь... в этом твоя сила, Шери. Ты умеешь ощущать... умеешь чувствовать - и чувствовать правильно. Ты ведь чувствуешь границу между мной-там и мной-здесь? Тобой-там и тобой-здесь? Я прав?

Я прав, я знаю, что прав - но хочу, чтобы там сейчас для себя и для меня назвал эту границу...

- Ты знаешь ее... и знаешь, что надо оставить там и не брать с собой сюда, а что - взять... ты взял с собой покой, Шери... покой, силу и уверенность... я прав?
- Я не знаю, как можно НЕ различать тебя-там и тебя-здесь. – Ашер тихонько мяукнул и выгнулся, подставляя спину нежной ладони. – Там ты властвуешь. Здесь – заботишься. Там – заставляешь понимать и познавать. Здесь… радуешь и беспокоишься о понятом. Ты там – мой господин и повелитель. Ты здесь – мой возлюбленный. Но и там я не перестаю тебя любить и желать. Только… иначе. Как-то… глубинно, что ли… Не так, как сейчас, не так, как вчера. Там я хочу знать, как далеко могу зайти я, когда рядом ты. Здесь я хочу твоей нежности и… и чтоб ты почесал мне между лопатками, потому что уж очень чешется, а сам я не достану, прости…
- Негодный мальчишка! - засмеялся Рене, кончиками пальцев осторожно и ласково проводя между лопаток Ашера.
Ты шутишь, подначиваешь, ты уже можешь это делать... ты и в самом деле вынес из комнаты уверенность и свободу... раньше тебе это не давалось так легко.
- А вот как далеко ты можешь зайти... вот об этом я и хочу поговорить с тобой. И мы будем время от времени говорить об этом. Чтобы не оступиться. И правильно выбрать дорогу - важно не только, как далеко, но и по какому пути. Дорогу унижения мы даже пробовать не будем - это не твое. Твой путь - боль и подчинение...
- Совершенно точно негодный… и меня непременно нужно будет наказать… Но я люблю тебя. А всё остальное не важно, ведь правда? И из твоих рук я приму всё.
Юноша ещё раз потянулся и зевнул.
- Только не заставляй меня ничего есть, иначе я снова потребую вишнёвого мороженного, и закончится это ещё более непристойно, чем началось. Конечно, мой господин не образец добропорядочности… Но будет лучше, если мой господин просто будет со мной… А быть во мне он сможет скажем… завтра… иначе сидеть я не смогу как минимум неделю.

Да… я шучу. С тобой и для тебя. Потому что ты мой, а я твой. И с тобой я ничего не боюсь.

- Ну, положим, хотеть вишневого мороженого ты можешь сколько угодно, - хладнокровно отпарировал Рене, - я тебе его просто не дам. Так что ничего непристойного не произойдет, и не надейся.
Он сбросил халат, лег рядом с Ашером и дал юноше прижаться к себе.
- По-моему, тебе лучше просто уснуть, Шери... - он легко поцеловал юношу в висок.

Люблю тебя. Любого. Всякий раз нового. Я и не знал, как ты очарователен, когда вот так шутишь и подначиваешь... раньше ты не делал этого... тебе мешал страх, мешало то, о чем ты не хотел говорить, потому что не хотел об этом даже думать - а страх не дает смеяться свободно... я ждал твоего смеха, Шери... и он очарователен...

- Очень жаль… - протянул Ашер, пряча лицо на груди любимого. – Ты значительно лучше вишнёвого мороженного…
Лежать на животе, обнимая Рене за талию, одной ногой обвивая его бёдра, и всем телом ощущая его тепло.
А во сне – плетёная гибкая змейка целовала его тело. А вослед этим поцелуям – губы Рене дарили ещё больший восторг, и покой.
А ещё он летел. Летел, не пытаясь рассмотреть, что же там, внизу, на земле, и за его спиной плавно ловили ветер широкие сильные крылья. И он кричал, на весь мир кричал о том чувстве, которое он понял и принял, позволив себе самому лететь.

Laise , спасибо, что открыли дневник. Я вообще-то рвалась пообщаться о "Пути к себе", но вот в дневнике первым делом налетела на "Вкус вишни" и не смогла оторваться, пока не дочитала. И..теперь сижу в некотором офигении совершенно ошеломленном состоянии. как-то вылетело у меня из головы, все , что я хотела написать о "Пути". Мнэ.....В кои-то веки раз у меня проблема с адекватным изложением мыслей. Слишком уж только что прочитанное красиво, слишком чувственно. Внятных мыслей не остается, а вот эмоции и ощущения захлестывают.

Выздоравливайте быстрее и берегите себя.

Remie, благодарствую, но эта вещь пока что не доработана, я как раз в процессе. За одно и Дар посматривает, не налажала ли я при правках. А "Путь..." я добью, всё равно пока на больничном. Время есть, отчего не поупражняться.
Забегайте ещё буду по мере правки выкладывать ещё. Тут на очереди ещё почти десяток текстов. И самурайских, и фантастики..

* * *
Ашер уснул довольно быстро... а Рене не спал еще долго, наслаждаясь его улыбкой... ее уверенностью, спокойствием, чувственностью и свободой...
Даже когда он уснул, ему снилась эта улыбка...
А разбудил его - и довольно рано - стук в дверь.
Какого дьявола? Кто? Да, Лионель и Жерве остались в гостевом крыле замка - но Лионель в жизни не позволил бы себе стучаться в его спальню, да еще в такое время!
И все же это был Лионель... причем встревоженный.
- Рене, прости, - начал он сразу же, не сказав даже доброе утро, - но там тебя домогается незваный гость. Отец Рибо.
Рене нахмурился - Рибо был настоятелем главного столичного храма.
- На него что, снизошло откровение? С какой стати он сюда явился?
- Не знаю, - отозвался от дверей Лионель, - но он требует тебя незамедлительно... прямо в твоей спальне... я не понимаю...
- Зато я, кажется, понимаю, - сквозь зубы процедил Рене. - Он и правда получил... только не откровение, а донос... и я догадываюсь, какой и от кого... Лионель, спасибо, что разбудил. Скажи, что я готов принять его здесь.
Он осторожно, чтобы не причинить неудобства уже проснувшемуся Ашеру, встал и надел халат - а младшего прикрыл до плеч.
- Шери. Лежи спокойно и молча. Ни слова, если тебя не спросил о чем-то я сам.
Это не было повелением - таким, как в комнате - но приказом это было.
Не самая желанная и приятная побудка, но могло быть и хуже.
Молодой человек встревожено глянул на мужа, и в ответ только сдержанно кивнул, и снова лёг умостив тяжёлую ото сна голову на перекрестье рук. Высочайшее посещение с доставкой на дом. Можно сказать, благословение всем жаждущим и не ждущим. Вы ещё не благословлены? Тогда мы идём к вам!
Отец Рибо явился ровно через три минуты. Высокий нестарый мужчина. Крепкий, как любой господин, и не менее властный. Строгая чёрная хламида, подпоясанная чёрным же плетёным хлыстом. Какова вера, таковы и её служители.
Ашер бросил на святого отца короткий взгляд из-под полуопущенных ресниц. Его ни о чём не спросили, с ним не поздоровались, следовательно, для всех его пока что нет. И для него в этой комнате нет никого, кроме Рене.
Юноша снова прикрыл глаза и принялся думать, привычно складывая строки.

За нежность – нежностью. За страсть – лишь огнём.
Ты – зеркало. Я – отражение в нём.
Ты – свет, ну а я – только блик на стене.
Но весь я – в тебе. Я – навеки в тебе!

Судя по жесткой уверенности, с которой вышагивал отец Рибо, донос и в самом деле был - настоятель не сомневался в том, что уличит сейчас Рене...
- Доброе утро, господин настоятель, - с безупречной вежливостью произнес Рене. - Чему обязан чести вашего раннего визита?

А попросту говоря - какой дьявол принес тебя с утра пораньше?

- Необходимости, граф, - сухо ответил Рибо, - только необходимости. Ведь вас нигде невозможно застать - со дня вашего брака вы нигде не показываетесь...

Ну так и есть - донос был... и наверняка это сделал Антуан - больше некому... но вы опоздали... оба...

- Мне слишком понравилась семейная жизнь, - широко и сладко улыбнулся Рене. - У меня медовый месяц - и отчего бы мне не продлить его так долго, как мне заблагорассудится?

Ну погоди ж ты у меня, собиратель доносов... я крепко испорчу тебе настроение за мое испорченное твоим приходом утро...

Ашер поморщился. Голос верховного жреца резко диссонировал с голосом Рене. И уж, конечно, портил всё. И чудесное… такое слишком раннее утро, и желание ещё немного понежиться в постели, поскольку вчерашние упражнения хоть и пошли на пользу его духу, явственно намекали на то, что сидеть ему ближайшую неделю на мягкой подушке. А ещё лучше – стоять.
Памфлет родился неожиданно для самого страждущего. Только что – полный лиризма стих о любимом, и в следующий миг – жестокая ирония пополам с чёрной сатирой на служителя культа и его страсть являться к раннему завтраку, и, желательно, забраться с этой целью в постель к супругам, дабы проверить тонкость соблюдения ритуалов супружеской жизни.
- Вот как раз о медовом месяце и речь, - ринулся в атаку Рибо. - Вы нигде не бываете, граф! И это необычно. Это вызывает подозрение в ереси!
Рене обворожительно улыбнулся и устроился чуть поудобнее... словно невзначай опершись ладонью о край покрывала, которым был укутан младший Монтрай.
- Вы хотите намекнуть, что я не хозяин в своей спальне? - кротко поинтересовался Рене, делая вид, что не замечает этого.
Лёгкая простынь соскользнула с плеч, и измученной спины коснулся прохладный воздух раннего утра. И тут же судорожный вздох посетителя показал, что да, эти следы вполне себе правильного поведения он заметил и оценил. Значит… значит всё в порядке… если так можно сказать…
Но как же хотелось скрыться, чтоб не касался этот маслянистый взгляд следов. Чтоб не скользил липкими пальцами по телу.
- Да... то есть нет! - выпалил отец Рибо, не сводя взгляда с четких следов минувшей ночи - никак уж не еретических, а совершенно ортодоксальных.

Ах ты похотливая дрянь... ничего, дойдет и до тебя черед...

- А кому пришло в голову, что я могу придерживаться ереси? - все так же невинно поинтересовался Рене. - Ведь не сами вы обратили внимание, что я сейчас не бываю в свете... может быть, это господин да Вард?
Ашер зажмурился. Его ощутимо замутило.
Не нытьём, так катанием. Антуан всё-таки решился на гадость. За то ли, что Рене заставил его дважды отступить, или за то, что не захотел отпускать его, даже утратив право добиваться? А между тем, за подобную ересь самого господина могли… а его владеемого отдавали храмовым исповедникам.
А ведь его упрямство… его, Ашера глупое упрямство, могло стоить жизни им обоим.
Непрошенная слезинка скатилась по щеке и расплылась на шёлке. Как хорошо, что его лица не видно. Как же хорошо и правильно!
- Граф, это возмутительно! - в голосе Рибо наигранное возмущение прикрывало подлинную растерянность... да - догадка Рене была абсолютно верной, сомневаться не приходилось. - Вы... вы не мой исповедник, чтобы задавать подобные вопросы.
- Безусловно, - кротко согласился Рене. - Я всего лишь Королевский Ревизор - а об Антуане де Варде слишком часто говорят, что он дает взятки. Было бы интересно как-нибудь проверить эти слухи...
Лицо Рибо пошло пятнами.
- Я не могу знать, насколько он ортодоксален, это дело храма, - безжалостно продолжал Рене, - но вот насколько законно любое обращение к его сведениям...

Еще вчера оно было бы еще как законно - если бы мне не удалось доказать, что он лжет - а сегодня... сегодня он выглядит обычным взяточником, заплатившим за внимание к ложному доносу...

- Я бы не советовал храму связываться с измышлениями господина де Варда, - очень интимным тоном произнес Рене.

Ох, прости меня… это ведь из-за меня…

Ашер прикусил губы, чтоб ненароком не всхлипнуть.
Дрожь подавить он смог. Смог даже дышать почти размеренно, но вот совладать с разбушевавшимися эмоциями – не смог.
А Королевский Ревизор проницателен, чтоб пытаться от него хоть что-то скрыть. Или чтоб кто-то рискнул стать поперёк дороги, когда он намерен следовать до самого конца. Каким бы он ни был.
Похоже, теперь им обоим не отвертеться от приёмов и излишнего внимания.
Записной сердцеед, которого сумел охмурить провинциал. Поэт, чьё сердце тронуто суровой красотой придворного одиночки. Они друг друга стоят. Но оставят ли их в покое? Нет. Никогда.
- Господину де Варду очень повезло, что меня куда больше интересует мой медовый месяц, чем его персона, - сладким голосом заключил Рене. - И средства, которыми он привлекает внимание к своим заявлениям. Тем более что моя жизнь вполне... ортодоксальна. - Улыбка, спокойная и властная.
- Да... безусловно, граф, - с облегчением вздохнул Рибо, готовый признать что угодно, лишь бы не связываться с неприятной историей. - Но вы же понимаете, что ваше долгое отсутствие в свете дает пищу злым языкам...
- А что мне за дело до того, что они хотят лизать, эти языки? - надменно отозвался Рене. - Я появлюсь, когда... - он снова улыбнулся, - когда мой супруг сможет показаться на людях.

Когда ты будешь готов, Шери. А что для отца Рибо это значит - когда ты отлежишься и ни минутой раньше - так это и хорошо...

- Я... понимаю... - отец Рибо снова бросил взгляд на полуприкрытого шелком юношу и сглотнул. - Разрешите откланяться... и простите за беспокойство.
- Ну что вы, - благодушно отозвался Рене.- Ничего страшного...
Он сказал еще несколько светских банальностей, и, наконец, отец настоятель удалился.
Ашер мысленно досчитал до десяти и выдохнул. Шёпотом цветисто выругался и выдохнул ещё раз, а потом подхватил и натянул до самой шеи шёлковую простынь.
- Боги… я не думал, что всё может обернуться так!!!

Ну да… ты до последнего не верил, что Рене сдержится, и будет сдерживаться, пока ты сам не решишься сделать шаг! Идиот…

- Прости…
Юноша изогнулся, и почти обернулся вокруг сидящего мужчины, обняв его за талию обеими руками, лицом вжавшись в живот.
Рене отлично понимал, за что у него просят прощения - и не стал прикидываться, что ему это непонятно.
- Шери... Шери, успокойся... - руки Рене ласково гладили его волосы, плечи - уже касаясь вчерашних следов, но так легко, что боли не было, была только ласка. - Шери... нет, я тебя точно накажу за то, что беспокоишься по таким пустякам - и основательно, чтобы тебя уже ничего не беспокоило и все мысли вылетели из головы... Шери... ну да, отец Рибо опасен, кто же спорит - но неужели ты думаешь, что я не принимал эту опасность в расчет с самого начала? Уж если я даю слово, так не затем, чтобы оно потом прилетело и ударило мне в лоб - и тем более тебе!
Рене нагнулся и поцеловал юношу в шею - над полоской ошейника.
- Как ты думаешь, чем я занимался перед свадьбой? Все было подготовлено. Сегодня я смог впустить Рибо и умыть его как следует - а приди он вчера, он застал бы пустую спальню, а мы бы наслаждались свадебным путешествием... вещи были уложены еще до свадьбы, лошади и карета ждали в любой момент, корабль был зафрахтован через подставное лицо, и деньги переведены. Мы бы вернулись, когда могли - или НЕ вернулись... конечно, в этом случае пришлось бы проститься с титулом и замком, но... Шери, я люблю тебя, и жизнь в достатке я бы тебе все равно обеспечил, а в остальном... мое слово стОит замка и титула!

- Ты был настолько уверен, что я скажу да? А если бы я сказал нет?
Говорил ли он это из вредности, или чтоб подразнить? Спрашивал только потому, что было любопытно, как бы поступил Рене?
- Что тогда бы сделал? Украл? Взял бы силой?
О нет, не обида. Не злость и не равнодушие. Ашер и сам не взялся бы объяснять, почему он об этом говорит. Уж очень странные мысли явились в голову, пока настоятель пытался станцевать джангу на лезвии бритвы. Пока они все втроём танцевали.
- А наказать меня ты всегда успеешь…
Юноша разомкнул руки и с силой провёл руками вдоль спины мужа, почти царапнул через ткань халата. Может, за высокомерие в голосе, может, за сползшую с плеч простынь.
- Если бы ты сказал "нет", мы бы не вернулись, - и твердо повторил - Мое слово стОит замка и титула.Ах, Шери... неужели ты не понимаешь, что я готов был ждать тебя всегда - даже зная, что ты можешь никогда не решиться переступить порог...

- Шери, я был готов ждать ВСЕГДА. И я не стал бы тебя принуждать. Я хотел и хочу, чтобы ты нашел себя - а не чтобы потерял. Любить тебя - а не ломать. И я держу свое слово. Всегда.
Легкая тень, скользнувшая над долинами души и на миг заслонившая свет. Ты... не веришь мне? Считаешь, что я мог бы солгать тебе? Взять силой?
- Или ты о сватовстве? Нет - я не был уверен. Но я был уверен, что буду добиваться тебя, и уж во всяком случае не отдам тебя Антуану. А как только ты согласился, я занялся приготовлениями - на тот случай, если ты не сможешь решиться...
Глубокий вздох.
Нет, смотреть в лицо – выше его сил. Потому что совестно, потому что… много причин на самом-то деле. Но все сводятся к одному. Он посмел… усомниться.
Ашер поднялся, выпрямился, глядя на Рене прямо и по возможности спокойно. Убивать вину сложно. А вину, что едва не сравняла его с грязью – ещё сложнее, потому как вина не желает уходить.
- Наверное, это было бы правильно. Хоть силой, хоть как. Но… это твой выбор. Мной руководил долг, тобой… чувство. И каждый из нас по-своему был прав. Только… не рискуй больше. Даже если это будет означать пощёчину при всех, наказание при всех, что угодно при всех. Не рискуй. Я не могу тебя потерять!
- Не потеряешь.
Рене встал, привлек младшего к себе, обнял, уже не заботясь, больно ли ему от крепких объятий или нет. Просто обнял - сильно.
- Не потеряешь, радость моя. Потому что... собой я еще мог бы рискнуть, но тобой не рискну никогда. Тобой, твоим покоем, твоей безопасностью... никогда, Шери, слышишь?
Поцелуй в губы, в опущенные глаза.
- Иди ко мне, любимый... - Рене снова опустился на постель, не выпуская Ашера из объятий. - Вот так... все хорошо, радость моя...

Все хорошо, мы сумели отстоять себя - и дальше сумеем... и ты еще научишься верить мне... и себе... Шери, это было нелегко - венчаться с тобой, сгорая от любви - и зная, что я для тебя меньшее из зол, которому ты еще и веришь-то за неимением другой надежды... ждать - и гореть этой жаждой, и знать, что она может остаться неутоленной... мы смогли преодолеть. Шери - сможем и дальше...

Ашер ногами обнимал бёдра любимого, крепко прижимаясь к нему всем телом. Тянущая боль в спине, плечах и бёдрах была даже почти приятна. Странно, что он вообще это замечал.
- Я не знал кто ты на самом деле. Понимаешь? О тебе разное говорили, но никогда о том, что ты за фигура. Ты для всех загадка. Или, скорее, ото всех. Скажи, когда… мы появимся при дворе, каким мне быть? Я не знаю. Судя по тому, что де Вард утворил, стоит многих опасаться.
Кто я буду для всех? Пока я был один мне было позволено всё. Ведь я был один. Я был сам по себе, желанная цель, мишень. Теперь я твой. А что будет позволено мне-твоему?
- Гордым, Шери, - улыбнулся Рене, вдыхая запах его волос. - Гордым. Ты ведь и есть такой - вот и будь собой. Мы появимся при дворе, когда ты вспомнишь себя совсем. Когда будешь гордиться каждым своим шагом. Каждым моим приказом. Носить свои ремни, как награду. Следы на теле - как знаки отличия. Ты можешь по праву гордиться собой, Шери.

Особенно теперь - когда твою гордость не замутняет тайный страх, не отравляет ее, когда ты свободен от него...

- Вызвать, что ли, Варда на дуэль?..
Юноша жмурился, прикрывал глаза и легонько потёрся щекой о плечо мужа. Так резко прерванный сон возвращался. Приятный, мягкий, тёплый. И о том, что кто-то ещё посмеет ворваться – беспокоиться не надо. Как и о том, что кому-то вообще это взбредёт в голову.
- Может, лучше… рубашечку… с прорезями… К ремням привыкли все… а так – привнесём ко двору что-то новенькое… ну и я, как-никак поэт… мне полагается эпатировать добропорядочную публику…

Как же я люблю, когда ты в таком настроении... люблю, когда ты шутишь, подначиваешь...

- Шери - ах ты негодный мальчишка, тебе еще и внимание публики подавай! - с шутливой ревностью произнес Рене, ласково прикусил мочку уха любимого и провел по ней языком. - Дождешься, выпущу я тебя на бал в прозрачной рубашке... и брюках тоже - с вышивкой в стратегических местах ради приличия! Вот уж чем поэпатировать публику, придумать нетрудно!
Он засмеялся и поцеловал Ашера в шею, долгим, отнимающим дыхание поцелуем.
- Рано нам еще публику эпатировать, Шери. нам пока что надо продемонстрировать свою ортодоксальность... да и появиться публично... не совсем то, что ты думаешь. Ты вот на пробу позавтракай здесь со мной, Лионелем и Жерве - они по крайней мере свои, и если тебя что-то напряжет с непривычки, они поймут.
- Но ведь мы ортодоксальны?.. добропорядочные, аж тошно… вернее, скучно… никаких интриг и страшных тайн… А стратегические места это прааааавильно… - Ашер широко зевнул и ткнулся носом куда-то в бок мужу. – А правила ты мне расскажи позже… хорошо?..
Он бы по привычке спрятал ладони между плотно сжатых ног. Вот только ноги были заняты. А совать ладони между ног собственному мужу, это, конечно, пикантно, но тогда придётся просыпаться полностью, потому как разбуженный и порядком возбуждённый Рене упустить момент пожелает вряд ли.
Юноша улыбнулся сквозь сон. К чертям всех этих ортодоксальных святош. Ничего они в жизни не понимают!
- Хорошо, - тихо засмеялся Рене, - расскажу.
Не выпуская Ашера из объятий, он лег на спину, так что тот, по сути, устроился на нем, и начал гладить его голову и плечи.
Ты снова задремал, радость моя? Спи... я с тобой... и ты не потеряешь меня, обещаю...
Когда младший и в самом деле уснул, Рене позвал слугу, велел подать себе завтрак и передать Лионелю и Жерве, чтобы завтракали без него, а там будет видно.
Он не сомневался, что Лионель и Жерве не ждут его к завтраку - и все же велел передать им это. И был уверен, что Жерве улыбнется, а Лионель обнимет его и прижмет к себе...

Laise , какое неожиданное продолжение. И какая интрига закручивается! Но теперь я не совсем понимаю реакцию Ашера на "комнату Синей Бороды". Одно дело - неожиданно для себя обнаружить, что поклявшись выполнять все пожелания человека, ты нарвался на что-то, совершенно неожиданное и неприемлемое, а слово уже дано, и не сдержать его - невозможно, тогда и паника, и отчаяние понятны, и совсем другое, если это что-то на самом деле - не просто общепринятая практика супружеских отношений, но, более того - отступление от этой практики считается ересью. Общепринятые правила поведения, обязательные к соблюдению, могут раздражать, не нравиться, вызывать массу отрицательных эмоций - но не такой же ужас. Почему Ашер так остро среагировал?

Remie, он всегда готовил себя к тому, что сам будет повелевать. И всё-таки столкнувшись с тем, ЧТО из себя представляет инструментарий - малость обалдел. И именно потому, что пошёл в комнату сам.
Всё зависит от времени и точки зрения. Днём - крюк это крюк, плеть - это плеть, прут - это прут. Они в деталях, они во всей красе и безжалостности света. Тем более, он был один. А о таких вещах принято рассказывать, объяснять в конце концов. У страха глаза велики. Он испугался не комнаты, он испугался собственного перед ней страха.

Удивительно красиво)))

Первым ощущением – ноющая спина, затёкшие ноги и мало не затрещавшие мышцы. Первая мысль – Я – дурак!
- Я отлежал тебе тебя… - проворчал Ашер, щекой потёршись о грудь Рене. Потом вытянулся во весь рост и практически скатился с тёплого и очень удобного… мужа. – Я невыносим… Отвлёк тебя от важный государственных дел, храпел над ухом, и, конечно, порывался декламировать всякую чушь… Мне нет прощения…
Зевок вышел донельзя сладким, восторженным и ни разу не смущённо-извиняющимся. Юноша приподнялся на руках над лежащим мужчиной, глядя на него сверху вниз.
- Составляй список, мой господин… тебе много за что придётся наказывать меня. Обещаю даже немножечко посожалеть и непременно покаяться…
Поскольку носом распахивать на груди любимого халат было до чёртиков не удобно, пришлось пожертвовать равновесием и по назначению применить руку. Зато поцелуй в основание шеи получился самый что ни есть замечательный.
- Нет, радость моя - список составишь к следующему разу ты сам, - мурлыкнул Рене, ласково и властно проведя рукой по боку возлюбленного, по стройному бедру, - и не забудь добавить туда клевету на самого себя - ты не храпишь. Вот этот список ты мне и изложишь... когда будешь просить о наказании...
Нет - это не был черный мерцающий голос власти... только легкое мерцание, почти неуловимое в общей ласковой шутливости... обещание и подсказка... они почти тонули в общей нежности...
- А теперь ты все-таки слезай с отлежанного меня, - уже обычным ласковым тоном добавил Рене после того, как поймал ртом губы Ашера и расцеловал их, - потому что все-таки надо вставать... и все же хоть раз показаться хотя бы Лионелю и Жерве...
Ашер таки слез. Не слез, а сполз, не оставив ни единого местечка на теле супруга не оглаженным собственно телом Ашера. Ехидно-ироничное: вставай, милый, вставай же, поднимайся, радость моя – и не понять к кому, или к чему были обращены слова.
- Я ведь без понятия, как всю эту вашу сбрую надевать… кажется, стану похож на мерина… Ты же мне подскажешь? Ммм?..
- Я тебе не подскажу, радость моя, - зловеще посулил Рене, вставая, - я тебя в нее сам же и затяну.

Шери, ты не представляешь, как я хочу сейчас остаться в этой постели... и как мне нравится то, что ты шутишь, что ты можешь шутить о том, что еще вчера пугало тебя... но общество не все шутки прощает, а тебя может и занести...

Он открыл изящный гардероб, где висели их разнообразные халаты и одежда на какой-нибудь не очень предвидимый случай и достал оттуда то, к чему до сих пор Ашер и не притрагивался: черные брюки в обтяжку и сложную конструкцию из переплетенных ремней.
- Одевайся, - велел Рене, - а потом я это на тебя пристрою.
- Как будет угодно моему господину… - в штаны он почти влез. Втиснулся, настолько узкими и тесными они были. Наверное, только постоянные упражнения, чрезвычайно близкие к акробатическим, вот в этой самой постели, в этой, и не только, комнате, и позволили его телу остаться достаточно гибким и подвижным, чтоб брюки не только сели, но и подчеркнули длинные ноги и округлые ягодицы.
Ашер подошёл к шкатулке, достал из неё гребень и в несколько приёмов расчесал длинные волосы, чтоб потом аккуратно скрутить их в жгут и сколоть шпильками.
Перед сбруей он замер с совершенно озадаченным выражением лица, прикидывая, как же на самом деле крепятся все эти пряжечки, и насколько реально из них выпутаться, и не придушить при этом себя.

Аххх... Шери - да от тебя глаз не оторвать... и рук тоже, стоит к тебе прикоснуться - но это вечером... позже...

Рене взял в руки всю эту странную с виду сбрую и подошел к юноше.
- Нагни голову, - сказал он, набрасывая переплетение кожаных полосок на Ашера, - вот так... а руки сюда...
Два щелчка пряжек - и все было готово.
"Сбруя" была сделана не без умысла - за нее можно было на самом деле при желании закрепить как угодно, не причинив вреда или даже серьезного неудобства... но этого Ашер еще не знал.
На его гибком стройном теле эти переплетения смотрелись потрясающе... а следы минувшей ночи были видны полностью - по крайней мере там, где их не скрывали брюки. По сути, Рене мог и не оставлять их, причинив не меньшую боль... но именно на этот раз они были необходимы.
- Шери, - выдохнул Рене, - посмотри на себя в зеркало...
Странно и красиво. Притягательно. Очень необычно, непривычно, но… Взгляд отвести и впрямь сложно. Ашер знал собственное тело, но таким он никогда себя не видел. И пришлось одёрнуть собственную ладонь, готовую опуститься на холодную поверхность зеркала. Потому что так хотелось проследить кончиками пальцев тонкую чуть лиловую полоску на плече.
Нет… этот, в зеркале… это не он! Это его глаза, его губы, и даже родинка у основания шеи справа, тоже его. Но какому демону принадлежит ЭТОТ взгляд? И какой демон движется так, ступая мягко-вкрадчиво, чуть поводит плечом, удобнее устраивая колечко?
Пальцы всё-таки вцепились в тяжёлую раму по обе стороны зеркальной глади, и Ашер впился глазами в глаза своему отражению.
Ему чуждо самосозерцание, чуждо любование собой, но он не мог не смотреть. Просто не мог.
Отвернулся он рывком. Чуть насмешливо склонил голову к плечу.
- Мы не проспали ещё завтрак?
Пока Ашер удивленно вглядывался в свое отражение, Рене успел одеться - как обычно, черные мягкие сапожки, черные прилегающие брюки, черная рубашка, распахнутая почти до пояса - и теперь подошел к младшему, отражаясь в зеркале позади него, высокий, уверенный, сильный. Он любовался супругом перед ним и Ашером в зеркале с улыбкой - но где-то у самых уголках этой улыбки таился призрак мерцания, потому что взгляд его обжигал, заставлял вспыхивать и желать прикосновения... но Рене не прикасался. Он стоят настолько рядом, что это ощущалось как тепло - но не касался, только его дыхание касалось шеи юноши, сладко отдаваясь в позвоночнике до самого паха... но не касался. Маленькое наказание за недавнюю провокацию.
Ашер задрожал. Прикрыл глаза, чтоб не видеть этого наваждения, вот только не чувствовать его тело не могло. Да и как НЕ чувствовать, не ощущать, когда спина стала чувствительна настолько, что ощутить даже лёгкий взмах крыльев бабочки?
Но Рене не касался его. И юноша изнывал без ощущения касания, но в его предвкушении. И это было сложнее всего: недо-прикосновение, жажда контакта, ожидание тепла.
Его пугало выражение собственного лица. О да, он не видел себя в этот момент, не видел, но каким-то странным знанием ЗНАЛ. Почти мучительную улыбку знал, болезненный, лихорадочный блеск глаз.
- Ты - проспал, - ответил он любовно-насмешливо, когда молодой человек повернулся, - а я - нет. В любом случае сейчас время обедать, и Лионель с Жерве нас ждут в малой столовой.
Больше всего ему хотелось губами прижаться к обнажённой груди мужа, изучить по-новой, вкус, его запах, крепость мускулов под золотистым загаром.
- Как я должен выйти к гостям?
- Таким, как сейчас, - улыбнулся Рене. - Справа от меня. Так, как Жерве идет рядом с Лионелем... кстати, у тебя есть отличная возможность не только услышать, но и увидеть, как надо...

О Шери... какое у тебя сейчас лицо... и весь ты - сплошное томление... ты никогда еще не был таким... точно так же, как никогда еще не шутил так легко и свободно... всего-то и надо было - разобраться с истерзавшим тебя страхом, чтобы из-под него выглянуло это великолепие... а ведь есть еще вина и долг... я сорву и эти увядшие лепестки - чтобы освободить то, что они душат... Шери - ты прекрасен...

- За столом, кстати, ты сидишь рядом со мной и тоже справа если нет других приказов, к примеру, стоять за мной и прислуживать мне, это нередко нужно на балах. А в остальное время ты сидишь у моих ног, как Жерве вчера у ног Лионеля - опять-таки если я не велел что-то другое. Основные правила несложны...

... если их принять. Ты принимаешь их, Шери? ты готов выйти из этой спальни и посмотреть в глаза всему миру?

Ашер кивнул.
Рядом. Всегда рядом. Пока они живы. Рядом, пока есть смысл жить, пока в душе, в сердце горит этот огонь, пока этого хотят оба.
- Я готов.
Готов ли он? Сможет ли? Даже присутствие Лионеля и Жерве – испытание. И сложно вовсе не совладать с собой. Сложно собой остаться, когда отчаянно хочется спрятаться за спасительной маской, личиной холодного, ироничного недотроги. Это хорошо для господина, но не для подчиняющегося.
А быть собой так сложно…
Он сам подошёл к двери и открыл её перед Рене а потом отступил в сторону, пропуская его с лёгким поклоном.
Рене ответил на поклон и на все прочее - утвердительным движением ресниц, ласковым взглядом из-под их черной завесы, одобрительным кивком. Так, как только и сможет сделать прилюдно. Все остальное - потом, моя радость... привыкай ловить мое одобрение и поддержку в таких вот безмолвных знаках - и знать, что они с тобой...
Обед еще не был сервирован, но Лионель и Жерве уже сидели за столом. И... Рене чуть губу не прикусил - Жерве выглядел в точности так же, как и Ашер: следы бурной ночи и взгляд, исполненный томления и покоя.
Рене тепло улыбнулся. Никогда, ни за что, не стали бы Лионель и Жерве пользоваться гостевой комнатой, зная, как боится младший, нипочем не стали бы доводить его страх до предела - и именно поэтому воспользовались ею, когда он решился... чтобы не оставлять его в одиночестве в его первый раз.
Ашер вошёл и остановился. На миг. Пока не сумел справиться с улыбкой, растекающейся по губам. Он даже на полшага не отстал от Рене, зато едва не налетел на спинку кресла у стола, засмотревшись на тонкие полоски на плечах Жерве.
Вовремя одёрнул себя. Вовремя остановился, и сел, как полагается.
Нужно было спросить, можно ли говорить, спрашивать, и о чём лучше говорить. Он чувствовал себя неловко, не в своей тарелке, несмотря на то, что и Нэль и Жерве были свои, друзья, и никогда не сделали бы или не сказали ничего дурного.
Нельзя так явственно пялиться. Нельзя, потому что не хорошо это. Более того, вопиюще нехорошо, потому что он выставляет себя дурно воспитанным мальчишкой. Не должно это, не правильно.
Рене видел его замешательство - и ласково погладил его руку, отвлекая внимание юноши от Жерве, давая ему время отвести глаза - и собраться. Ничего, если тебе и в самом деле понадобится еще раз поговорить с Жерве, ты сможешь это сделать...
Начали подавать на стол. Лионель слегка кивнул Жерве, и Рене точно так же кивнул Ашеру, дозволяя приступить к обеду, не спрашивая разрешения.
- Что от тебя хотел отец Рибо? - поинтересовался Лионель.
- Да то, что я и предполагал, - усмехнулся Рене. - Притянуть меня за ересь... и обнаружил, что я до изумления ортодоксален.
- Все-таки? - нахмурился Лионель. - Обычно он не такой прыткий.
- По доносу кто угодно будет прыткий, - ответил Рене.
Он обернулся к Ашеру.
- Налей мне вина, радость моя...
Жест был до тошноты механическим. Пальцы сжимаются на ручке графина. Чуть напрягаются мускулы, изгибается запястье, и лёгкое белое вино льётся в бокал. Главное не поднимать глаз. Потому что за взглядом последует крик.
Это только в первый момент казалось простым: следовать тенью, делать что приказывают или просят-приказывают. А внутри всё кипит. Изнутри рвётся не крик даже, вой. Отчаянный, страшный.
Чтоб начать есть – дождаться приказа или кивка. Чтоб что-нибудь сказать… дождаться вопроса и дозволения ответить на него? По всей видимости – так и есть.
Больнее всего было другое.
И это другое скручивало душу, свивало в тугие канаты тонкие ниточки, напрочь выбивая всякое желание чувствовать. Как пощёчина. Но не отрезвляющая, а болезненная, обидная, прибившая робкий росточек.

Сам говорил о музыке. Говорил о мелодии для двоих.
Но ты один. Там, наверху. И никакая нежность не сотрёт этого. Никакие уверения в любви. Потому что ты ортодоксален. Ты, и никто иной. Я тебя такого полюбил. Тебе этого хотелось… очень хотелось… и теперь ты там… твоё имя чисто, и ты сам не запятнан. А я подчиняюсь тебе… Теперь подчиняюсь…

Рене посмотрел на него внимательно и остро.
Плохо.
Совсем плохо.
- Благодарю, радость моя, - произнес он - и добавил совсем уже другим тоном, - а теперь выпей его. Быстро.
Ашер не успел даже понять, что произошло, как оказался сидящим на коленях у Рене - даже не сидящим, а полулежащим, голова его покоилась на сгибе локтя Рене, а свободной рукой тот подносил бокал к его губам.
- У тебя плохая память, любимый, - тихо произнес Рене на ухо Ашеру. - Ты забыл свое слово. Это не публичный бал - это все еще обед с друзьями в моем доме... "сон", Шери.
Теплые губы коснулись виска юноши.

Это я виноват. У тебя все так хорошо получалось, что я обманулся. Только что ты шутил, воспринимал предстоящее испытание как игру - и это было бы для тебя наилучшим способом... и я не стал предлагать тебе другой... но что-то сломалось в тебе... это моя вина.
И на этот раз мне придется поговорить с тобой уже самому, Жерве тут не поможет. Поговорить - и рассказать то, чего ты не знаешь обо мне, не можешь предполагать...

Глаза Рене смотрели в глаза юноши заботливо и любяще.

Лёгкое вино с деликатным привкусом акации. Нежное, утоляющее жажду. В другое время – он бы наслаждался этим вкусом. Сейчас – просто хотелось, чтоб перестала болеть эта заноза глубоко в груди.
Ровный глубокий вздох, и уже даже удаётся посмотреть в глаза мужу. Сильному, красивому, желанному человеку.
- Если я не сдержусь и ошибусь здесь, значит, буду ошибаться дальше. Бал это или нет, а я не могу ошибаться. Хватит одной ошибки.
Рене нагнул голову и поцеловал обнаженную грудь Ашера - туда, где так трудно и сбивчиво колотилось его сердце.
- Нет, моя радость. Всему свое время. Ты просто еще не можешь... прости, родной, это моя ошибка. Мне показалось, что ты уже готов, но это не так... не спеши, счастье мое... не пытайся поднять то, что пока для тебя неподъемно...
Рене еще раз поцеловал его - теперь в губы, еще хранящие вкус вина.
- Это не твоя ошибка, Шери.

Это моя ошибка. Я недооценил, какой страшной зияющей раной терзает тебя твой долг... страх прикрывал ее, словно вуалью - а теперь вуаль сдернута... и рана открыта... долг и вина - и долг все же сильнее вины, хотя мне казалось иначе...

- Мы не можем… Мы должны появиться при дворе…
Ашер чуть не оттолкнул Рене. Чуть. Вместо этого – вцепился в длинные широкие рукава рубашки мужа и сдавленно прошептал:
- Рене… здесь же… Нэль и Жерве… мы не должны… Рене… отпусти…
Отпусти? Не отпускай. Я не могу выполнять приказы так. Не могу, но должен. Потому что дал слово чтить тебя, и буду чтить… Потому что люблю, и потому что должен, иначе могу никогда не увидеть тебя, оказавшись в застенках храмовых исповедников…

- Мы должны... - фыркнул Рене с нежностью. Как уж у него получилось сочетать фырканье и нежность, одни боги знают - но у него получилось.

Мы должны. Мы. Уже лучше. По крайней мере ты не считаешь уже, что должен все сделать один... хотя еще не понимаешь этого, но уже не считаешь...

- Шери... чудо мое любимое... а если тебе придет в голову, что ты должен взлететь, ты надорвешься, отращивая крылья? Ты не должен... Шери - ты ничего не должен в одиночку... ты никогда не должен того, что свыше сил... забудь само это слово, Шери... оно вяжет тебя сильнее, чем даже страх... забудь, счастье мое...
Ладонь Рене ласково гладила волосы Ашера - и он явно не собирался разжимать объятия и отпускать юношу хоть на миг.
- И это очень хорошо, что здесь Нэль и Жерве... не кто-то чужой, а Нэль и Жерве... Шери, очнись... рядом нет никого чужого... и никуда я тебя не отпущу...

- …я их сделаю… я их смогу сделать, я видел на рисунке… боги… Рене, я не могу, прости…не могу молчать… не могу говорить только когда приказывают… не могу делать только то, что приказывают… я не могу быть куклой, Рене, даже твоей…
Юноша закусил губы. Всего час… один только час…
- Сломай меня… милый, родной, любимый, сломай… пусть лучше так… ну тебе же проще будет…

Прости… я подвожу тебя, я как маятник, из стороны в сторону, и никак средины достичь не могу… только остановившийся маятник может замереть посредине. Тебе не придётся снова разыгрывать все эти сцены, ты останешься собой… Я рождён не для того, чтоб подчиняться, неужели ты не видишь этого?..

- Куклой?
Лионель смотрит на тебя с состраданием, Жерве - с тревогой, а я...
А я готов растерзать себя за ошибку...
Рене прижимал к себе любимого, целовал его, закрывал поцелуями его рот, запечатывал безумные бессвязные слова... родной мой, этого не будет... никогда, никогда...
- Шери... сердце мое... это я виноват, что вывел тебя сюда раньше, чем поговорил с тобой... все не так, счастье мое... ты просто... пытаешься сделать совсем другое... пытаешься быть куклой - и это разрывает тебе сердце... но... Шери, это не нужно! Совсем!
Еще и еще поцелуи - в дрожащие губы, влажные от непролитых слез глаза...

Ты думаешь, что подчинение - это быть куклой?

Рене осторожно разжал объятия и встал, усаживая Ашера в свое кресло. Лионель, давний друг и умница, сразу понял, что Рене собирается сделать, и бросил на него быстрый взгляд - Жерве, наоборот, опустил ресницы.
Рене одним движением сорвал с себя и отшвырнул рубашку, оставшись нагим до пояса. А потом медленно и плавно опустился на одно колено перед креслом, где сидел Ашер, даже не сел на пол, а именно опустился на колено, положил руки на колени юноши и склонил на них голову.
- Приказывай, жизнь моя. Для меня - честь повиноваться твоей любви...
Ашер сжался в кресле, спрятав лицо в ладонях.
- …сон… сон… боги… СОН!!! Прекрати… я не хочу!!! – дрожащие кулаки не нежно опустились на плечи пару раз, и юноша сполз на пол. – Прости… ради всего святого… Не хочу, не нужно, я с ума сойду…
На полу удобнее. И цепляться за руки, и толкаться, и прятаться, от кого или чего – не важно! Главное, что не видно. За проклятой снежно-белой скатертью, нагромождением приборов, всеми этими букетами цветов… И слугам не видно, и Нэлю, и Жерве.
- Зачем это… Я и так сделаю для тебя всё… зачем это… Оденься… это неподобающе… боги… сон… страшный сооон…
Ашер свернулся в комок на полу, беззвучно захлёбываясь слезами, сбивчиво, сквозь всхлипы повторяя: - не хочу… не нужно… не хочу…
Рене подхватил его в объятия, как есть - съежившегося, свернувшегося в комок, прижал к себе, давая выплакаться, выстонаться, бесконечно долго и нежно гладя его плечи, волосы, шепча - "всё, любимый, уже всё, тшшш, очнись, всё хорошо..." и прочие слова - такие же бессвязные, как и всхлипы, но связная речь не смогла бы пробиться сквозь них, долго, нежно, прижимая к себе и едва ли не баюкая, он и сам не помнил, кто накинул на его плечи рубашку - Лионель или Жерве... долго - пока взгляд Ашера наконец стал осмысленным, а судороги, сотрясающие его - просто рыданиями...
- Всё прошло, любимый... - шептал Рене, целуя мокрые глаза, - все прошло... и ты неправ... когда говоришь про неподобающее... это потому, что ты просто не знаешь... не знаешь, как учат таких, как я... как учат повелевать...

Вот Жерве знает, Лионель ему рассказывал - при мне... наши рубцы были глубже и заживали дольше... ты просто понятия не имеешь, как и чему обучают в храмах...

- Не знаешь, сердце мое... и потому молчишь.... не говоришь мне... потому что думаешь, что я не понимаю, не смогу понять... а это не так... не молчи, радость моя, единственный мой... что случилось, Шери? Что с тобой, жизнь моя?

Никогда, никогда не поверю, что ничего не стряслось... еще получаса не прошло, как ты мне в нашей спальне говорил, что готов на всё, пусть бы даже я дал тебе прилюдно пощечину или наказал - и ты не лгал ни себе, ни мне, ты был и вправду готов на это, лишь бы не потерять меня... а сейчас я попросил тебя налить мне вина, и тебя повело так, как даже от страха не вело... что же случилось, Шери?!

Лучше бы он умер здесь же, на месте. Лучше бы сердце не выдержало этой боли. Только богам интересно смотреть на боль смертных, иначе не стали бы они давать людям такую веру.
Ашер обнял Рене за шею.
- Ты один… Ты один, Рене… Ты ортодоксален… ТЫ, понимаешь?.. и я один… только, ты там, а я здесь… я сделаю всё… что захочешь… но я не могу следить за каждым жестом, смотреть тебе в рот… я не могу… Я не понимаю зачем… зачем всё это? Хочешь наказать – накажи. Ты знаешь, я смогу, и это будет правильно…
Это не имеет смысла. Всё это. Подчиняться-показывать всем что между ними есть? Подчиняться-доказывать, что верен? Подчиняться-объясняться в любви? Всё это может и должно быть иначе. Каждым словом, каждым жестом, улыбкой, но не приказом. И да. Рене ТАМ действительно один. И Ашер один. У его ног.
Рене на миг прикрыл глаза - чтобы взгляд не выдал его. Не выдал горечи, боли, гнева... не вспыхнул укором... потому что - нельзя.
- Шери...
Голос звучал мягко. Очень. Глухо и мягко.
- Шери, радость моя. Я сказал всего лишь то, что сказал - и не больше. Что отец Рибо убедился в моей ортодоксальности. При твоем, к слову сказать, участии. Ты при этом был - разве нет? Для него важна МОЯ ортодоксальность - потому что он сам ортодокс, ему как настоятелю и положено. Он убедился в ней - и оставил нас в покое, мы в безопасности. Но... решить из-за этого, что я один? Что ты - один? Шери... - голос стал еще глуше и мягче, - я ждал тебя - и был готов ждать, не имея никаких гарантий, что дождусь... я ортодоксален? Я готов был бросить все, бросить титул, имущество и положение, готов и сейчас, карета ждет - и будет ждать всегда... я ортодоксален? Я был готов служить тебе, чтобы тебе было легче понять то, чего ты пока не понимаешь - я ортодоксален?

Я ортодоксален? Ты - один?
Нет... дело не только в долге, на котором ты так маниакально настаиваешь, Шери... дело в страхе. Он сильнее и его больше, чем я думал. Ты все же не веришь мне, не доверяешь до конца... ты боишься. Мы не первый день вместе, этой ночью ты отдал мне себя как никогда - и ты все же не веришь. Одно случайное слово, понятое тобой неправильно - и все разлетелось вдребезги. Там, в спальне, ты понимал, что ты не один и я не один, что мы вместе, вместе против этого мира... а здесь... хватило одного слова...
Ты не веришь мне. И я пока не могу ничего с этим сделать, ничего... я могу только сдержать себя, сдержать горечь, боль, гнев, не дать им воли - потому что это не твоя вина... но ты мне не веришь...

Он не смог принять службу. Не смог заставить себя посмотреть в глаза любимому человеку. Просто не смог. Значит – правильным было решение родителей, отправить в храм брата, а не его. Значит всё, во что он верил – самая настоящая ложь. Самому себе. Самообман настолько глубокий…
Они говорили об этом, а он забыл. Обо всём забыл и помнить не хотел, потому что хотел винить кого-то в том, что никогда не сможет подчинять. Потому что нет у него права, и никогда не было. А значит и не будет.
- Мне… не нужна служба… Я не понимаю зачем это?.. Что такое это твоё подчинение… ради чего?..
Если опуститься на колени и склонить голову – не значит, что этого на самом деле хочется. Если попросить ударить или целовать пыль у ног – не значит, что в душе это именно то, чего требует душа здесь и сейчас. В чём тогда суть всего этого маскарада?
- Не "чего", - нежно и чуть печально улыбнулся Рене. - "Кого". Ради тебя, любимый.
В груди его запекся крик, который никогда не сорвется с губ, горели слезы, которые никогда не будут пролиты...
- Ради тебя. Ради любви. Ради того, чтобы ты очнулся и понял... понял, что ошибаешься. Что покориться не значит стать куклой... это дар свободной воли и никак иначе... дар любви... что склонившийся не унижен, что подчинение не равно рабству... Шери - ты не веришь, что я могу понимать, каково тебе... потому что не знаешь... как в храмах учат повелевать... а начинают учить с того, что учат подчиняться... не приносить боль и смирять, а переносить ее и смиряться... иначе просто нельзя... Шери - я знаю, что такое склониться... и зачем это... разница в том, что я никогда прежде не знал, что такое - склониться перед любимым, подарить себя тому, кого любишь... но и подчинение, и повеление - дар... и я хотел помочь тебе, когда твой дар оказался тебе горек оттого, что ты еще его не понял... я люблю тебя, сердце мое...
- Боги… - будь в его руках что острое – без жалости и сомнений в грудь. Удивительно, что таким вот непроходимым глупцом он умудрился дожить до своих преклонных восемнадцати. Прискорбно, что эта глупость подвела его вот так жестоко именно теперь. А Рене этого не заслуживает. Всего этого безумия.
Но нет. Ашер не заслуживает такого лёгкого… решения. Разрешения.
Высвободился он осторожно. Очень осторожно. Не оттолкнул, не вырвался. Поцеловал тонкие пальцы, и поднялся на ноги, чуть покачиваясь.
Как истеричка… да он и есть истеричка. Размазня, недостойная даже унижения. Не то, что принесенного служения. Дурость не лечится. За такое не возьмутся даже храмовые лекари, способные, как ведомо, поставить на ноги даже самых безнадёжных.
Он ненавидел себя. Не понимал и ненавидел. За безобразную сцену, за непонимание и за то, что всё равно не понимал. Любил и не понимал.
Из малой столовой вышел ровно, казалось, спиной ощущая недоумение и боль. Совсем отличную от боли, которую носил в себе. И до спальни дошёл, как под линейку отмеренный, за малым не чеканя каждый шаг.
Хлыст лежал в ларчике. С того самого дня, когда Рене его туда упёк вместе с его ошейником. Руки не дрожали. Губы, несмотря на то, что безумно хотелось кричать, тоже. Только когда, вернувшись, опустился перед Рене на колени и протянул принесенное, голос дрогнул.
- Прости… меня… если сможешь…

Когда Ашер встал, Рене не сразу понял, что тот задумал - а когда вышел, рванулся за ним следом... и тут запястья его с обеих сторон крепко ухватили сильные пальцы - Лионеля и Жерве.
- Рене, - быстро сказал Лионель, - не делай глупостей. Пусть он сам...
Это было правильно - но сердце отказывалось признать эту правоту...
- Ему сейчас слишком плохо... - произнес Рене.
Слишком... только что его любимый, его единственный содрогался в рыданиях на полу, сотрясался в его объятиях...
- Рене... пока ты будешь все время под него руки подкладывать, он ничему не научится. Дай ему научиться ходить самому.
- Доверься ему, - тихо сказал Жерве. - Ты ведь умеешь...
Рене опустил голову.

Шери - я верю и доверяю тебе - но как довериться твоему состоянию?

- Он просто не понимает пока...
- Ты объяснишь ему. А мы поможем, если будет нужно...

Когда Ашер вернулся, Рене сидел в кресле, бледный, как смерть.

Мальчик мой... бедный заблудившийся в себе мальчик...

- Прощаю, сердце мое... - Рене поднял Ашера и поцеловал в губы.

Все внутри горело и рвалось... я справлюсь, Шери... ради тебя... и не потому, что должен доминировать всегда - я не так слаб, чтобы скрываться за притворной силой... и даже не потому, что я твоя сила и опора - сила роднее, когда она не прячет правду... нет... потому что я не вправе показать тебе именно эту боль, именно сейчас. Я не могу показать тебе страдание, если ты - его причина, и причина безвинная. Я не могу наказывать тебя своей болью.
И потому мой голос не дрогнет, а в глазах ты не увидишь ничего, кроме любви.
И хлыстом я воспользуюсь не теперь - а тогда, когда ты будешь понимать... иначе это не даст тебе облегчения. Я прощаю тебя, радость моя - без наказания и условий...

Я виноват перед тобой… виноват, оскорбил тебя недоверием… Я раню тебя, и только ударив, понимаю что натворил… Я не стою тебя.

Прощение – волшебство. Любое прощение. Когда прощение даруется, и когда прощение даруют. И, зачастую, именно прощённые - исцеляются, а простившие обретают невиданную силу. Те же, кто не смог простить – обречены на медленную мучительную смерть. Особенно те, кто не может простить себе. Или простить себя.

Мне было бы легче простить себя, прими я от тебя боль… Что угодно… затрещину, пощёчину… и твоя улыбка, чуть ироничная, сказала бы мне, что я прощён… Но твой поцелуй разъедает мою душу, потому что боль – только форма прощения, а ты – не простил… Ни меня, ни… себя?..

Он не голоден. Да даже если бы был, при мысли о том, что нужно что-то съесть – за малым не выворачивало.
Ашер присел в кресло, подобрав под себя ногу, а вторую притянул к груди. Положил голову на колено и тоскливо посмотрел на Жерве. Он совершенно точно, что не подойдёт к тому с расспросами. Да и без толку. Либо он справится, либо нет. И если нет… но об этом лучше не думать.
Он сидел тоскливый, как небо перед дождем... но дождю взяться неоткуда. Дождь пролился прежде облака.
Ты уже выплакал свои слезы - ДО того, как упасть передо мной на колени... и потому ты не веришь мне... не веришь, что я простил тебя... как глупо - ты снова мне не веришь...
На губах Рене появилась усмешка. Он взял хлыст и поднялся. Кончиком рукояти приподнял опущенное лицо младшего.
- Посмотри на меня... - тем же мягким и одновременно неуловимо властным голосом произнес он. - Шери. Ты снова мне не веришь?
Хлыст поднялся в воздух и опустился на обнаженные плечи юноши. Сильно и хлестко.
Ашер вздрогнул, выгнулся, но взгляда не отвёл. Закусил губы, отчего на тонкой кожице остались глубокие, наливающиеся алым, следы. И улыбнулся. Неожиданно для себя же.
О нет, простил. И готов говорить об этом снова и снова, и доказывать столько, сколько потребуется. Слепцу, который завязал себе глаза, чтоб, не приведи боги, не увидеть, и, ненароком, не понять.
- Верю… - одними губами.
Простишь ли за это?.. Ашер развернулся в кресле, приподнялся на коленях, опираясь о спинку лишь одной рукой. Ах, каким же нежным был поцелуй. Тающим, как вишнёвое мороженное, и почти до болезненного нежным. Кончики пальцев касаются скулы, осторожно скользят по шее, плечу и напряжённому предплечью, пока не оплетаются вокруг рукояти. И поцелуй становится чуть глубже, раскрывая губы, сливая дыхания в одно.
Аккуратно вынуть из захвата хлыст.
О, он не молился с такой искренностью и отдачей с самого детства. Тогда он ещё верил, что может произойти чудо. Сейчас ему… им… чудо и осталось. Может быть, когда-нибудь, это и случилось бы. Только нельзя ждать чуда вечно. Люди смертны.
- Я оскорбил тебя… обесчестил своим недоверием… Я понимаю что натворил, когда причиняю боль… Но это моя ошибка, Рене… оскорбил я не только тебя… твою любовь…
Он молился, когда соскользнул с кресла и обошёл статную фигуру, молился, когда совлёк с широких плеч рубашку и когда глянул на застывших Лионеля и Жерве молился тоже. Жарче всего возносил молитвы тогда, когда плетёная змейка в его пальцах на неимоверно долгий миг мягко скользнула вдоль позвоночника.
- Я люблю тебя Рене… в моей ошибке виноват только я, но никак не ты!.. – он не видел, был ли в малой столовой кто ещё, кроме Нэля и Жерве. Не видел ничего, кроме золотисто-загорелой кожи, перекатывающихся под нею змей-мускулов. И сам едва не застонал, когда хлыст коснулся поцелуем спины, а не его губы…

До последнего мгновения Рене, затаив дыхание, молился, чтобы у Ашера достало духу совершить эту немыслимую глупость... это единственно верную сейчас для него спасительную глупость...
Как оказалось - не только для него, но и для Рене.
Когда его спину пересекла вздувшаяся алая полоса, с его губ сорвался не стон - низкое клубящееся рычание... в которое вытекли все непролитые слезы, вся обжигающая боль...
Шери..
Какая глупость...
Единственно спасительная. Для тебя. Для меня. Для нас обоих. Хотя ты сам это навряд ли понимаешь пока... и я не знаю, что вело тобой сейчас... но это было спасением для нас обоих...
Рене развернулся, сплел свои пальцы с пальцами Ашера и сжал их так сильно, что младший невольно тихо ахнул. Завел руки юноши за спину.
И неожиданно улыбнулся.
- Ты все-таки потрясающе умеешь просить прощения... - произнес он и накрыл его рот поцелуем - на сей раз не легким и нежным, а глубоким и долгим.
Поцелуй-жажда, поцелуй-сражение, поцелуй-абсолютная капитуляция. Совершенно фантастическое слияние, настолько полное, настолько всеобъемлющее, что о существовании мира вокруг Ашер смог вспомнить только когда в горло влился глоток воздуха.
А волен был бы и не вспоминать. Пусть даже никогда, пока длится поцелуй, пока на обнажённой коже пляшет бешенный пульс и лихорадочно дрожит венка на шее. Пока ощутимо колотится в висках, пока вместо всех звуков в ушах только тяжёлые вздохи и грохот сердец.
- Разреши мне быть послушным мальчиком… Я хочу радовать тебя совершенно иными способами. – Улыбка ироничная, но… ирония над самим собой, но никак не над Рене. – Рад, что такой способ просить прощения тебе глубоко симпатичен, но давай злоупотреблять не будем… Нас неправильно поймут люди…
Рене расхохотался и сильнее прижал Ашера к себе.
- Разрешаю, радость моя. С удовольствием. Меня тоже больше устроят другие способы радовать меня...
- Ты все-таки сумасшедший, - тоном глубокого одобрения произнес Лионель.
- Да, - совершенно спокойно ответил Рене, в глазах у которого плясали черти, - и горжусь.

Сумасшедший. Совсем. Потому что люблю. Люблю тебя, Шери - так люблю, что мне иногда больно от любви... сердце мое, мой единственный...

Жерве не говорил ничего - но улыбка его настолько была отражением улыбки Нэля, что и без слов было ясно, насколько сроднены эти двое.
- Люди нас точно поймут неправильно... а друзья - правильно... но мы все равно не будем злоупотреблять...
Еще один поцелуй, не такой глубокий, но долгий и жаркий.
- Давай лучше злоупотребим… чаем… вот, прямо сейчас… А я злоупотреблю мороженным… А Нэль и Жерве… тоже чем-нибудь злоупотребят? Обязуюсь так же злоупотребить… - Ашер мельком глянул на стол – салатом и дичью…
А руки по-прежнему сжаты, и эта лёгкая, едва заметная боль, скорее приятна и даже желанна. И на самом дне взгляда плещется – Я люблю тебя, очень люблю, и… я понял…
Теперь понял. Но почему, для того, чтоб понять, нужно непременно обезуметь от отчаяния и страха? Почему понимание приходит в состоянии, близком к полному помешательству? Почему граничит со смертью? Душевной. И жаждой физической смерти? Может, это цена за озарение? Цена откровения – всегда страдание.
Рене засмеялся, поднес к губам руки возлюбленного, коснулся пальцев юноши мимолетно губами, щекой, и только тогда разжал свои.
- Если ты и в самом деле хочешь меня порадовать, начни с салата и дичи, - посоветовал он. - Ты же на самом деле уже сутки не ел... в чем душа держится!
Обычно уговорить поесть сложно было как раз Ашера - а на этот раз Рене даже не смотрел в свою тарелку... равно как и на Лионеля с Жерве, который соблюдал этикет легко и без усилий - взглядом спрашивая разрешения прислуживать Лионелю за едой и делая это. Нэль таким официозом в гостях у Рене не заморачивался никогда - но сегодня, после случившегося, этикет как бы давал легкую дистанцию, позволял не краснеть за обнаженность пережитого...
А Рене крутил в руках пустой бокал, не замечая этого, и болтал с Нэлем о пустяках... потому что был слишком занят раздумьем.

Шери... бедный мой заблудившийся в себе мальчик... нет - я не допущу повторения, но... с одного раза страх не избудешь...

Ашер с удовольствием поглощал еду. В какой-то момент со вздохом отодвинул от себя тарелку, и потянулся к вину. Белое акациевое наполнило два бокала. Опустевший бокал Рене, и бокал самого Ашера.
- Держится. Может, молитвами, а может, ты просто приковал душу к телу и приказываешь не выпускать. Ну и в конце-концов… ты же не жалуешься?..
Юноша подпёр голову кулаком, рассеяно водя по кромке хрусталя кончиком пальца. Молчать приказа не было. А вот говорить… говорить он хотел. Шутить, немножечко язвить и иронизировать, что угодно, только не молчать больше.
- Я категорически запрещаю твоей душе покидать твое тело, - шутливо и одновременно очень серьезно произнес Рене.
Он отпил глоток вина и посмотрел на младшего.
- И я, разумеется не жалуюсь - еще чего не хватало! Но пока не велю. Видишь ли... я верю тебе. И жду, пока ты опомнишься. Шери... радость моя... меня совершенно не устраивает твое стремление разрушить себя. Смерть - не единственный способ избавиться от страдания.
- Ты готов каждое утро, в обед и вечером кормить меня из ложечки?.. О… Рене, это же самая мучительная пытка! Только подумай… отказать тебе я не смогу, есть придётся всё, и я стану таким круглым, как колобок! А во всей этой сбруе я буду напоминать сардельку! Господин, смилуйся!.. – канючил Ашер, а взгляд светился. Смехом, как искорками в бокале игристого вина. Он понимал, чем озабочен супруг.
Положил голову на плечо любимого, и легонько поцеловал сквозь тонкую ткань сорочки. Нет, он не станет угнетать самого себя. Просто, заставлять себя не любит. К тому же, Рене ещё не знает, каким несносным он становится, когда начинает писать стихи! К столу (на подоконник, на пол, в кресло) тянется всё, что можно съесть и не опасаться, что это к вечеру (к утру или на следующий день) испортится. Строфа… хруст яблока… глава – изгрызенная куропатка.
Жерве тихо прыснул, представив себе эту картину. Лионель засмеялся.
- Нет, радость моя, - улыбнулся Рене, - разрушить себя этим способом я тебе тоже не позволю. Ни этим, и никаким другим...
Рене поцеловал Ашера в висок.

Говори, любимый... говори, не молчи... смейся, шути, говори, рассказывай, плачь, кричи... только не молчи, жизнь моя... не молчи... я недаром не просто не запретил тебе крик вчера ночью, хотя это обычное дело, а разрешил, велел... ты и так слишком долго молчал... слишком долго был заперт в себе самом...

- Оу… я даже подскажу тебе, что нужно делать… - заговорщическим шёпотом заявил Ашер. – Берётся граф де Монтрай Рене, в количестве одно существо мужеского полу, героически затянутый в чёрную кожу и чёрные шелка… Граф де Монтрай Ашер, одна штука, только в штанах, и непременно в мягких сапожках. – юноша с удовольствием приложился к вину и продолжил – Де Монтрай Рене, пользуясь своим…ммм… главствующим… положением, хлыстом, одна штука, можно венчальным, лошадью… а если милосердие не чуждо графу Рене, то эта будет грустная кляча, забирает графа Ашера на пеше-конную прогулку. Пи этом для графа Рене прогулка конная, а для графа Ашера – как придётся…
- Вот уж способы оставить тебя стройным, как молодой тополь, я могу измыслить всякие, даже и не сомневайся, - засмеялся Рене в ответ. - Причем без тени милосердия.

Похоже, мне и вообще надо его в себе обуздать. Слишком часто оно пагубно для тебя...

- А почему тебе пришел в голову именно этот?- с интересом спросил он. - Ты раньше часто так бегал?

Расскажи же, Шери... расскажи, как ты жил раньше... ты так мало, так редко говоришь о себе, о своей прежней жизни...

- Скорее, напротив… - юноша плутовски улыбнулся. – Мог часами сидеть на дереве в саду летом, на подоконнике или в кресле у камина зимой и осенью… Весной я просто много спал… Так что я лентяй, мой господин! Тебе досталась весьма ленивая скотинка. А о моей прожорливости дома слагали легенды.
Чего-то не хватало. И Ашер начинал догадываться чего именно. Пера, чернильницы и листов бумаги под рукой. В кончиках пальцев начинался неуёмный зуд, а перед глазами прыгали строчки. Весьма пафосные, приходилось признать, но юноша не мог противиться тяге и всё-таки запомнил порядка ради.
- На дереве? - засмеялся Лионель. - Значит, Рене будет знать, где тебя искать, если тебя вдруг в покоях не окажется - на дереве в саду.
Рене улыбнулся в ответ - беззаботно и ясно... а в сердце кольнуло болью...

Ты не сидишь на дереве с книгой, любовь моя... и я не слышу больше твоих стихов... а ведь мы с тобой говорили стихами при первом нашем разговоре... отчего, сердце мое? Неужели в тебе пересох этот источник - и я тому виной? Я взял тебя ради счастья - неужели тебе настолько тесно со мной?

- Ну… вообще-то, я выяснил, что писать удобнее в постели, если подложить под листы поднос, а с ночного столика чашки не падают. – Ашер хмыкнул. – Да и… читать удобнее тоже в постели. Правда, Рене отвлекает…
Ага, попробуй сосредоточься на тексте, когда большая рука обнимает, притягивает поближе, а губы касаются спины. Безотчётно, сквозь сон. Юноша склонил голову к плечу.
- Но, думаю, через неделю закончу поэму… Хотел сделать сюрприз…
Глаза Рене просияли такой неистовой радостью, что казалось, вино в бокале, и то заискрилось.
- А мы тебе его почти испортили...

Да - я знаю, я помню этот жест, голову, склоненную к плечу... тысячу раз - да!

- А читать в постели вредно, - ехидно вставил Лионель. Глаза Жерве смеялись.
- Вот еще! - фыркнул Рене. - Если Шери не будет читать в постели - у кого я, спрашивается, буду читать через плечо?

Ровно до тех пор, пока я, забывшись, не касаюсь тебя... и вот тут чтение заканчивается...

- Мог бы и сказать, разнообразия ради, что предпочитаешь серьёзные книги фривольному чтиву! – Ашер скрыл улыбку за глотком вина. – Ну ничего, в следующий раз я возьмусь за Кусабитон, и ты как миленький уснёшь… Может быть…
Молодой человек протянул руку, выцелил на блюде крупную ягоду клубники, макнул её во взбитые сливки, и поднёс к губам супруга.
- Но если мой господин будет хорошим примерным мальчиком…
На последней его фразе у Жерве округлились глаза, Лионель чуть приподнял бровь - но Рене и глазом не моргнул.
- О нет, радость моя... быть хорошим мальчиком у меня просто не получится... быть хорошим мальчиком сулился ты.
В глазах его, в голосе пылало черное мерцание. Этот взгляд поймал глаза Ашера и не отпускал - долго. И только потом Рене невозмутимо улыбнулся и взял губами ягоду.

Тебя заносит, любимый... тебя все время бросает из крайности в крайность... сейчас это нормальный отход после шока - но что если шок и отход произойдут уже не при друзьях?
Как мне оберечь тебя от тебя самого?

- И понял я, что взгляд его бездонный -
Мне сердце прожигает до души.
Мне вечно быть скитальцем, быть бездомным,
Ведь разменял любовь я на гроши…
Не знать покоя мне, покуда ярость
В его глазах не стихнет для меня…
А я за ним – хоть в жизнь, хоть в смерть, хоть в радость…
Не могу придумать последнюю строчку… - выдохнул Ашер. – Одна осталась. Или три. Но никак не могу… теряется.

О да, это твой взгляд, он способен вытрясти душу, пару раз приложить о стену, вернуть назад и снова сковать с телом, да так, что тонкая материя не посмеет даже во сне высунуть свой любопытный нос из клетки плоти.

- Из бездны в бездну, в пламя из огня -
И пить с полынью смешанную сладость,
Сомнения любовью прочь гоня... -
уверенно закончил Рене стихотворение.
Мы снова можем говорить - так, как тогда... но совсем, совсем иначе... не споря, а продолжая строки друг друга, подхватывая и завершая... Шери - никогда не думай, что ты один... никогда...

- Я оказался прав, на дерево мне теперь не надо, как семейный человек, я неотлучно пребуду при господине своём. К тому же… - на секунду юноша прикрыл глаза. Да, он снова сглупил. Но если после каждой глупости будут рождаться строки – он готов рисковать. Вот так, почти безопасно. Хотя… не приведи боги решиться на подобное безумие на балу! – если здраво подумать… - Разве может рассуждать здраво тот, кто ещё совсем недавно бился и рыдал? - Для того, чтоб написать что-то яркое, мне нужно смотреть в глаза, совершенно определённого человека, к слову сказать… А совершенно определённый человек сидящий на дереве, мне кажется, ну сущий вызов обществу. Так что, лучше у камина, или, так и быть, через плечо, за чтением Кусабитона…
- С условием, что читать буду я, - невозмутимо произнес Рене отправляя в рот дольку апельсина. - Но я разрешу тебе тоже читать через плечо... за исключением особо безнравственных моментов...
Лионель и Жерве рассмеялись - поскольку оба были отлично знакомы с упомянутым произведением.
Рене обнял Ашера за плечи, притянул к себе, наслаждаясь этой минутой соприкосновения.
Алый рубец от удара хлыстом отчетливо выделялся среди вчерашних следов - куда более мягких...
- Надеюсь, что особо безнравственные моменты, ты мне объяснишь и без многомудрого творения… - прошептал Ашер. Спина заныла. Напоминающее, и, отчасти вызывая предвкушение. Глубоко внутри. Не нужно сдерживаться. Не нужно лгать. И самому себе тоже. В нём есть ровно то, что есть, не больше и не меньше. Любить и прощать. Любить и покоряться. Любить и наказывать. Любить и даровать облегчение.
*Боги, как же хорошо… как спокойно… в кольце этих рук, в объятиях боли и силы…*
- Как же я люблю тебя…

Именно эти слова и повторил Рене Ашеру, когда этот многотрудный обед закончился - точно в таком же кольце своих объятий.
- Как же я люблю тебя...
Они сидели в спальне у камина, широкое кресло позволяло Рене усадить любимого рядом с собой - так тесно, так близко, так сладостно близко... обнять, прижать к себе...
- Родной мой... любимый, заблудившийся мальчик... Шери... о чем ты избегаешь поговорить со мной? Что я, как тебе кажется, не смогу понять? Радость моя - мы сегодня оба ошиблись... я не хочу, чтобы мы ошиблись снова...
- Я думал, что смогу играть. – юноша поёрзал, а потом, извернувшись, как большой кот вытянулся на руках возлюбленного. Ноги – на одном подлокотнике, измученное тело опирается о широкую тёплую грудь мужчины, голова покоится на плече. – Играть проще. На балу я играл. Не играй я – не смог бы ответить Варду. И держаться бы не смог. Вообще, раз уж на то пошло, я постоянно играл, с того момента, как понял, куда заведёт меня дорога. Смириться я не мог, но так выпал жребий, и мне оставалось только… Играть. И надеяться, что меня не захотят. Я снова попытался, и… не вышло. Не знаю почему. Но это получилось… как врать. Понимаешь? А врать тебе я не хочу. А потом ты сказал это твоё «Я - ортодоксален». И я сорвался… Я ведь не понимал, зачем подчиняться, не чувствовал. А когда не знаешь, что и ради чего делаешь – не видишь в этом смысла…
- Я тоже думал, что ты собираешься играть, - произнес Рене, чуть изменив положение тела и давая тем самым младшему устроиться поудобнее. - И тоже не подумал, что сейчас-то рядом не Вард, не вся эта светская шушера, не отец Рибо, а я... и наши друзья. А со мной ты играть не сможешь - тем более при них.
Он прижал юношу к себе чуть сильнее.
- Между нами нет лжи, любимый... это редкое счастье... но между нами еще иногда есть молчание...
И сомнение... ты и в самом деле еще иногда срываешься в недоверие... кому ты не веришь - мне или себе? Или это - одно?

- Я никогда не стал бы пытаться пробовать что-то, кроме игры, зная, что ты не понимаешь... и это так - ты не знаешь, зачем это, для чего... ты был готов играть, и я был спокоен... и напрасно. Шери... нам нужно поговорить о том, чего ты пока не понял... Я могу рассказать тебе о подчинении многое... очень многое... потому что это правило - тот, кто будет властвовать, сначала должен подчиняться, тот, кто причиняет боль, сначала должен ее получить... и я могу тебе объяснить, почему... и мне кажется, что я могу рассказать тебе о подчинении то, чего не расскажет даже Жерве... и то, что он расскажет, отчасти тоже... - Надежные объятия успокаивали, обещали защиту - и понимание...
Молодой человек глубоко вздохнул, сложил ладони лодочкой и спрятал их меж ног.
- Ты опустился передо мной на колени, но я не смог. Я понял, что не могу повелевать. Просто не могу. И вышло так, что всё, чем я себя тешил – оказалось самым пошлым враньём себе. Самообманом. И я ничего не смог тебе сказать. Просто запаниковал. Я ведь не имею никакого права так… Я слаб. А слабый… ну, всегда будет пытаться доказать всем, что сильный. И к чему это приведёт? К глупости. Я, вручи мне кто плеть, я бы самодурствовал, потому что боялся бы. И не смог бы простить себе… никогда без тебя.
- Ну, положим, с хлыстом ты справился неплохо, - улыбнулся Рене, - и как раз потому, что уже что-то знал о боли... а вот о подчинении пока нет. Я хотел показать тебе его - но недооценил, насколько же тебе страшно... Шери - страшатся того, чего не знают. а ты не только подчинения еще не знаешь... ты не знаешь своей силы. Ты не слаб, любовь моя - забудь эту глупость. Просто твоя сила... другая. Она в другом.

И ты найдешь ее - мы найдем...

- Шери... как ты понимаешь, что такое подчинение... и что именно тебя страшит в нем?

Подчинение… сущее проклятье, на первый взгляд. На тот самый, на который он едва не обрёк себя сам.
- Уступить. Поступиться собой. Не важно, хочу я того на самом деле или нет. В какой-то степени это… это почти долг. Только долг это когда никто не приказывает, потому что ты понимаешь, что… Боги, не знаю…
Потерянный взгляд мазнул по лицу Рене.
Не знаю. Запутался. Чем долг отличается от подчинения? И где он совсем не прав?
- Уступать, исполнять волю другого не взирая на собственные желания… Но… я действительно хотел твоего наказания, хотел, чтоб ты заставил меня… нет… не так! Но когда я ударил тебя, я знал, что тебе это нужно! Я не смогу объяснить тебе почему, не спрашивай, просто знал, что тебе плохо и что ты… ммм… за что-то себя виноватишь… Как-то так…
- Мне и в самом деле было плохо, - кивнул Рене. - Плохо до слез... которых я ни за что бы не показал, до крика... этому не было места, потому что... Шери - есть наказания хуже хлыста, тяжелее - и они несправедливы. Я не мог наказывать тебя своей болью. Тем более за то, в чем ты не виноват. Хлыст коснулся настоящей вины - боль обрушила бы на тебя мнимую. Это несправедливо, понимаешь? Я не мог избавиться от этой боли - а ты выпустил ее наружу...
Рене нежно поцеловал висок юноши.
- Шери... ты склонился передо мной - сам... значит, желание склониться для тебя само по себе не чужое, верно? Ты хотел, чтобы я пустил хлыст в ход - чтобы он стер мою боль и твою вину, верно? Ты хотел подчинения - но не ради него самого, так?
- Ради тебя. – без колебаний ответил Ашер. – Ради себя. Отчасти и то и другое. Ради себя потому что, как ни странно, боль приносит облегчение. Мне. Да. Но ударил тебя я только ради тебя же. Хотя, если я скажу, что мне не понравилось, я солгу. Это приятно и не приятно. Приятно потому, что это хорошо и правильно для тебя. Не приятно, потому что это понравилось мне. Но на самом деле я этого… Боги, хочу и не хочу… Я знаю, что действительно перед тобой виноват. И сейчас тоже, потому что не верил тебе. Потому что порой глупо себя веду и… мне стыдно за себя. Ведь ты веришь мне и в меня.

- Верю, - откликнулся Рене. - И тебе, и в тебя. И ты научишься верить мне и в меня... а заодно и себе и в себя...

Ты не веришь мне там и тогда, когда не веришь себе, радость моя... И что тебе понравилось держаться за хлыст - тоже не странно... это правильно... еще и потому, что для того, чтобы повелевать, надо уметь подчиняться - но для того, чтобы подчиняться, надо хоть раз самому удержать поводья в руках... я научу тебя со временем... когда ты будешь больше верить себе...

- Я верю - и потому знаю, что то, что ты сделал, ты сделал ради любви. Ради нас. И когда взялся за хлыст... и когда склонился... и это не странно, что боль приносит облегчение, силу, уверенность и покой... Боль не оставляет сомнения... но Шери... - Рене улыбнулся, - тогда, когда она не цель. Цель лежит вне боли... это как пробить стену кулаком - для этого надо бить не в стену, а дальше, глубже... и тогда она желанна и целительна... любимый - но и подчинение желанно только тогда, когда его цель лежит вне его!
- Я играл, прикрывался маской. А когда попытался… подчиниться, то подчинялся ради подчинения. Потому что решил, будто это непременно, будто это надо. Но поверь я с самого начала, и… думай всё время о тебе… ничего бы не было… Ох, Рене… Я бы на твоём месте уже не выдержал… - ладонь легла на шею, и пальцы принялись аккуратно перебирать прядки и гладить нежную кожу. – Я хочу радовать тебя, но приношу тебе одни огорчения.
Ашер порывисто сел и обнял мужа. Так крепко, что у самого закружилась голова, а прерывистый вздох стал почти болезненным.
- На хлеб и воду! И на все мои стенания ни в коем случае не облегчать мою участь вишнёвым мороженным!
- А мою участь? - засмеялся Рене - и даже по этому смеху было слышно, как глубоко его тронул порыв младшего. - Я люблю греть твои губы, радость моя... и нипочем не откажусь от такого удовольствия... когда они холодные сладкие... а потом теплеют...
Сейчас вишневого мороженого поблизости не было - но Рене долго и ласково грел поцелуями губы юноши.
- Нет, радость моя... подчинение ради подчинения - это... это отвратительно. Нет... его цель не в нем...

И именно это я хотел тебе показать, когда так напугал тебя, склонившись перед тобой... ты был слишком напуган и зажат, чтобы понять в ту минуту, бедный мой...

- Его цель – принести радость, ведь так? Дать наслаждение, освободить от… от бремени. Потому что когда подчиняешься – не в своей воле, а в воле того, кому подчиняешься…

Я дуралей!!! Как только земля носит, как такой непроходимый тупица, как я, смог привлечь твоё внимание? Не иначе как мордочкой, да задницей… а больше нечем. Ну сочинил пару строк, подумаешь, велико достижение! Но так… Как глупо… как же глупо…

- Подчиниться, значит отдать себя, вручить, со всеми проблемами, со всем долгом и обязанностями. Не забыть о них, а просто вручить и ненадолго отложить… Так, да не так… Не могу сказать лучше, не получается…
Ашер мучительно закусил губы, привычно, забывшись. Так трудно подобрать слова для того, что хочешь сказать. Да, это тебе не вирши катать!
- Правильно, Шери... - Рене улыбался, даже его глаза улыбались. - А еще... это доверие. Твое ко мне и мое к тебе. Избавление от сомнений. Понимаешь, если ты вручаешь мне себя в подчинении, ты доверяешь мне... ты доверяешь тому, что я не велю ничего такого, что причинило бы тебе страдание, унизило бы, повредило, и притом ты действительно вручаешь мне себя - ты доверяешь и полагаешься. Но ведь и я полагаюсь на тебя, на то, что ты исполнишь сказанное... ну - например, я могу уехать дня на три и велеть тебе... хотя бы... не притрагиваться без меня к вишневому мороженому... - глаза Рене лукаво блеснули. - Я не могу полностью проверить, так ли было, а ты можешь извернуться и добыть мороженое тайком... но я полагаюсь на то, что ты этого не сделаешь и доверяю тебе. - Улыбка показывала, что Рене выбрал шутливый пример - но это не мешало ему быть серьезным. - Доверие, радость моя. Мое и твое упражнение в доверии, вместе. Доверии друг к другу. Песня, для которой нужны двое...

- В теории, я могу исхитриться и по отдельности съесть мороженного и вишен. А потом устроить пляски, или просто попрыгать. И получим вишнёвое мороженное где-то во мне. Но… можно предположить, что, когда ты через три дня вернёшься, самолично накормишь меня мороженным… может, даже, из губ в губы. Знаешь, вот этого, лично я ждал бы, и ни разу бы не соблазнился мороженным назавтра, когда ты уедешь…
Юноша поёрзал и снова сменил позу. На сей раз уселся на колени Рене, лицом к лицу, свесив ноги по бокам. Вполне себе удобно. Во всех отношениях.
- Но да, я понимаю о чём ты.
- Да, радость моя... - Рене обвил его руками, притянул к себе, вдохнул его неповторимый запах и счастливо улыбнулся. - Я люблю тебя. Я верю тебе. Верю и знаю, что ты не захочешь лгать мне, что не захочешь подвести меня... что если ты скажешь "сон" - значит, действительно я ошибся... - Он посмотрел Ашеру в глаза ласково и серьезно. - А ведь я сегодня ошибся. Хотел успокоить тебя, показать на своем примере - и только сильнее напугал. Прости меня, сердце мое. Я просто хотел тебе показать, что это вопрос не долга, а желания... воли, если хочешь... показать, как это, когда отданный приказ - честь для того, кто его получает, честь и доверие... и исполнить приказ - честь и радость, свободно отданная воля... свободно, Шери, радость моя... понимаешь? Свободно отдать и свободно принять... это тоже песня для двоих...
Рене поцеловал возлюбленного в шею - прямо над ошейником.
- Я ошибся, любовь моя... неверно выбрал время и средство... прости...
- А я повёл себя недостойно. Как баба базарная… мне стыдно за своё поведение, Рене. – юноша блаженно прикрыл глаза. Самое восхитительное чувство: знать, что тебя не уронят. Ни в прямом смысле, то есть, он, младший де Монтрай, не приложится дурной своей головушкой о жёсткий пол, ни в переносном. Честь и достоинство его в большей безопасности именно в руках мужа. – Потому, это ты меня прости. Не впади я в безобразную истерику, мы бы решили все проблемы куда раньше… Потому, смиренно готов принять своё наказание, господин мой…
- В самом деле? - улыбнулся Рене - и призрак мерцания в его улыбке отчетливо давал понять - так и будет.
Нельзя отказывать, когда у тебя просят оказать честь. Сделать дар. Нельзя отказывать в покое искупления.
Он отказал уже единожды - опасаясь за рассудок Ашера в ту минуту - и все равно удар был неизбежен... но он не откажет вторично.
- Я не оскорблю тебя отказом, Шери... - мерцающий шепот, и в глазах черное мерцание...
Рене положил руки на плечи ведомого и посмотрел ему в лицо, замершее в ожидании.
- С этой минуты и пока я не скажу "свободен" я запрещаю тебе ласкать меня, - произнес он. - С этой минуты и пока я не скажу "свободен" я запрещаю тебе стонать, кричать, шептать, говорить и вообще нарушать молчание.
И сказав это, Рене припал поцелуем к шее юноши, провел кончиком языка вдоль края ошейника...

Это и в самом деле наказание - чувствительное для любящего и любимого. А еще это испытание и послушание... и избавление, такое же, как при связывании, только не веревки, а воля твоя удерживает тебя - я верю в твою волю, верю в твое достоинство... я люблю тебя... Шери...

Ашер изумлённо выдохнул и медленно расслабил руки. Вот только спустя ещё три вздоха понял, что этого делать не следовало.
Рене знал всё о нём, о его теле, о каждом чувствительном местечке, каждой точке, что заставляет его выгибаться, кусать губы, плакать и кричать… не от боли, нет… молить о разрядке, стонать имя как молитву, обращаясь к небожителям, призывая быть свидетелями восторга и самого настоящего незамутнённого ничем счастья.
Ноги чуть сжались… пальцы вцепились в тонкую нежную ткань сорочки, а губы сжались в тонкую линию, чтоб в следующий миг выпустить на волю судорожный полувздох-полувсхлип…
Но как, боги, как можно молчать? Как можно сидеть истуканом, когда живое, сильное, жаркое… когда по всему телу истома… когда желание перехлёстывает через край, рвётся восторженным криком из горла, и разбивается… о преграду закушенных побелевших губ, зажмуренных глаз, напряжённого, как арбалетная тетива, тела.

О Шери... как же я люблю слушать тебя в минуты любви... как прекрасен твой голос в эти минуты... но и твое нынешнее молчание прекрасно, счастье мое... твое достоинство, твоя воля...

Ласка не знала пощады. Рене почти терзал ею любимого - оставляя на самой грани возбуждения, не давая ему перехлестнуть за грань, заставляя извиваться, изгибаться, добиваясь того напряжения, которое будет на самой границе мучения, не становясь им... не оставляя ни одного местечка на его теле неизласканным... только дыхание, жаркое хриплое дыхание, закушенные губы... Шери... как же ты держишься... даже оставшись наконец обнаженным - держишься...
Рене приподнял Ашера и усадил его на себя, медленно входя в выгнутое безмолвием тело.
- Свободен! - выдохнул он, срывая первый же стон юноши поцелуем.
Напряжение разрывалось в теле бешенными волнами, заставляя его раз за разом с силой подаваться на встречу движениям возлюбленного. Отчаянно цепляться, и совершенно незрячими глазами смотреть куда-то вверх. Куда-то далеко, куда нет дороги в обычном состоянии душе.
- Рене… Рене… - и мучительный, но полный восторга крик. Растерянный, удивлённый, счастливый, до дрожи, рождающейся внутри, расходящейся вовне, не оставляющей места в нём, переполняющей его всего.
Сквозь марево слёз, сквозь далёкое и непонятное - любимый взгляд, любящий взгляд, взгляд не отпускающий, велящий: ты со мной, ты мой, запрещаю тебе уходить…
- …люблю… тебя…
Свободен...
Чем сильнее сжать пружину, тем мощнее ее высвобождение... ты свободен, Шери - и как же ты прекрасен... твои руки, обвившиеся вокруг меня... твой голос... твои слезы восторга и освобождения... "Рене... Рене... люблю... тебя..." как же твой стон ласкает мое имя, целует его, обнимает... Шери... сердце мое...
- Люблю, люблю... радость моя...
Сцеловывать твои слезы, обнимать тебя, радость моя, сжимать так крепко... и содрогнуться вместе с тобой, и застонать единым на двоих стоном... и ласково обнять тебя, поникшего в изнеможении на мое плечо, и целовать заплаканные глаза, такие прекрасные, такие любимые... целовать их сияние...

- Я тобою изласкан… измучен тобой…
Я истерзан безумной любовной игрой…
Исцелован… Одним лишь тобой одержим…
И безумно любим… Так безумно любим…

Горло надсажено, потому, даже шёпот устало-надтреснутый, тихий-тихий, почти выдох в шею. Но такой счастливый шёпот. Как никогда ранее, как ни с кем до сего момента. Достаточно просто понять и принять. А получишь куда больше, воздаётся сторицей.

Безумно любим...
Рене чуть прикрыл глаза.
О да, Шери - безумно... я люблю тебя, родной мой, единственный... люблю до боли, до неразличения, где я, а где ты...

- Без тебя мне не дорог любой из миров,
Без тебя я не знаю значение слов,
Бессердечен и мертв - ведь покорно судьбе
Мое сердце, любовь моя, бьется в тебе...

В тебе, Шери... в твоей груди... ты и есть мое сердце...

Он не стыдился слёз. Впрочем, Рене их не видел, зато великолепно мог чувствовать, как тёплые капельки оседают на коже.
- Если ты меня сейчас не отпустишь… я поцелую тебя за твои слова… мой господин… если поцелую, не смогу остановиться… и в этом случае мы проведём в этом кресле… всю ночь…
Он всё-таки поцеловал Рене. Но очень легко, чуть касаясь губами прикрытых глаз, лба, губ. Похоже на касание крыльев мотылька, невесомо, мимолётно. Правда, подниматься на ноги оказалось неожиданно сложно. Его покачивало, колени подгибались, но юноша стойко добрался до постели и без сил опустился на краешек.
- Грешно жаловаться… но… - Ох, любимый, укатал, сил нет, но этого я тебе не скажу… - …я безумно хочу спать… так что Кусабитона сегодня не будет. Ни просто так, ни через плечо…
- Разумеется, - озорно фыркнул Рене, скидывая то, что еще осталось от одежды, - ни просто так, ни через плечо - только на люстре вверх ногами... но у меня сегодня нет никакого настроения на акробатику, любовь моя... думаю, у тебя тоже...
Он лег в постель, притянул к себе млпдшего, обнял, счастливо вздохнул, когда голова юноши легла на его плечо.
- Радость моя... я и не представлял себе, что можно с каждым днем делаться все очаровательнее... но тебе это как-то удается...

Все прелестнее, сердце мое... особенно сейчас, когда ты начал шутить - не притворяться, что ты шутишь, не играть, скрывая под мнимыми шутками страх и отчаяние, как когда-то, а действительно шутить... боги, сколько же в этом очарования... и того, что делает патетику не слащавой и не угрожающей... тайный пароль - только для нас двоих... и твои стихи, любимый... шутки и стихи... за что мне такое счастье, Шери?

- Не льсти мне… я же могу привыкнуть… - успокаивающе тепло и тихий убаюкивающий голос, и ласковые пальцы, перебирающие прядки волос… Ашер уснул очень быстро, измотанный всеми дневными событиями.
Так много для одного человека! Но… он не один. Боль, разделённая пополам, не преумножится, уменьшится. Потому что вторая половина достанется не менее сильному. Счастье же, напротив, растёт, светится, видимое всем, и свет этот освещает дорогу к счастью другим, не безразличным.
Нет, не было они случайны. Никогда не были. С самого первого момента. Не зря в тот миг Ашер читал восхитительные строки о любви. Не зря остановился Рене. Значит, они шли друг к другу всю свою жизнь. Каждый день шли.
- А ты привыкай... - шепнул Рене засыпающему младшему и улыбнулся.
Он так и уснул, перебирая его волосы, шепча тихие ласковые слова. Уснул счастливым и улыбался даже во сне.

Проснулся он первым - и с трудом подавил в себе желание разбудить спящего Ашера ласками и поцелуями - потому что сразу же последовало бы продолжение, а после двух таких ночей любимого нужно ну хоть немого поберечь... так что Рене заставил себя встать и принять ванну - ванна вдвоем закончилась бы ровно тем же, что и пробуждение от страстного поцелуя - наполнил еще одну ванну и только тогда разбудил младшего - разумеется, поцелуем, но не страстным, а ласковым.
- Просыпайся, радость моя...
Ашер потянулся, не открывая глаз, вытянул руки, обнимая мужа и улыбнулся, сонно и солнечно.
- Доброго утра… - тело блаженно ныло, подниматься не хотелось, но солнце светило в окно, а смутная нежная тень настойчиво требовала внимания. – Я успел по тебе соскучиться…
Юноша соскользнул с постели, размыкая объятия, и чуть лукаво покачал головой.
- Я думал, ты не удержишься…
Весь предыдущий месяц он привыкал просыпаться рядом, просыпаться от ласк и поцелуев, но только теперь это нехитрое действо, пробуждение, приобрело какой-то другой, более глубокий смысл.
- Ну тебе ведь надо хоть немного отдохнуть, радость моя... - нежность так и сияла в глазах Рене. - Хотя если ты еще раз так улыбнешься, могу и не удержаться...

И ведь как хочется не удержаться, когда и душа, и тело так и тянутся к тебе!
И как это было бы просто - не удержаться, а потом не спускаться вниз по вполне уважительной причине, и принять Нэля и Жерве прямо здесь, в спальне, без формальностей, а то и просто предоставить этих двоих их собственному счастью... и отложить вторую попытку...

- Ты уже сейчас едва… - молодой человек чуть склонил голову, и тихо поинтересовался. – Помочь? Или… лучше потом?
Он много раз видел… и много раз испытывал эту ласку, и да, даже не скажи этого Рене, он сам опустился бы перед мужем на колени, и…
Голова закружилась при одной только мысли о том, что он это может сделать. И не только может, но и желает. Жаждет увидеть, как напрягутся литые мышцы под загорелой кожей, как плеснут чёрные пряди по плечам, как воистину волшебные руки опустятся ему на плечи…
Он не шутил. Он был серьёзен, и даже тень улыбки в его глазах тоже была очень серьёзной, задумчивой, без малейшего призрака лукавства.

Потом?
Нет, Шери, ты меня точно с ума сведешь...
Радость моя желанная... какое "потом" - когда ты так склоняешь голову чуть набок, и улыбка у тебя в глазах такая, что сердце замирает... когда так хочется...
... зарыться руками в шелк твоих волос, и ласкать тебя, перебирая эти черные пряди, и скользнуть ладонями тебе на плечи... вот так... и ощутить тебя этими ладонями, ощутить исполненное силой изящество твоих плеч, жар твоего тела, твое волнение и желание... Шери, люблю, люблю тебя...
Ласковое прикосновение горячих нежных губ - и весь мир сомкнулся в их кольцо... ласка, пронзительная и острая, как шпага, пронизывающая тело насквозь, душу - навылет... я твой, Шери... твой... я весь во власти твоей нежности, твоей ласки, твоей любви... я твой - как ты мой... радость моя, жизнь моя, сердце мое, безумие мое, счастье мое единственное... забыться в твоей ласке, тихо стонать, сжимая и гладя твои плечи, сладко и мучительно вздрогнуть...

А ты пахнешь вишней. Одуряюще, совершенно потрясающе пахнешь, весь, целиком. И это восхитительно: дышать тобой, ласкать тебя, целовать, везде, губами чувствовать твою бархатистую пряность, ладонями ощущать дрожь твоего тела.
О нет, мой любимый, сейчас… я принадлежу тебе, я перед тобой на коленях, и ты мне веришь, доверяешь безгранично, а я не предам твоего доверия, потому что ты в моих руках, и сейчас я властелин твоего наслаждения… А ты – моего. Ты забываешься, но я наслаждаюсь тобой, каждым твоим вздохом, каждым тихим стоном.
Ты мой, мой любимый, мой господин, мой любовник, ты весь мой… А я твой.

- Ше-е-ери-иии..

Солоно. Странно.
Ашер прижался лицом к крепкому животу и глубоко вздохнул. Удовлетворённо и спокойно. Легонько погладил бёдра мужа и глянул снизу верх. Потом – медленно поднялся, почти скользил по нему, попутно отмечая свой путь поцелуями.
- Надеюсь, это хоть ненадолго скрасит те полчаса, что я проведу там… - кивнул в сторону выхода в ванную комнату. От шпильки не удержался, но уже после короткого меткого поцелуя, губы в губы. – Но если ты скрасишь моё одиночество в ванной, и почитаешь мне вслух, буду только рад. Несказанно и безумно.
- Только не Кусабитон! - крикнул вдогонку спохватившийся Рене.

Потому что если я начну тебе читать ЭТО вслух... мы просто не выйдем из ванной. Ни за что. Мой демон ласки, мой несравненный нежный дьявол...самое волшебное, самое желанное создание на свете...

В ванную Рене вошел без книги в руках - зачем она тому, кто знает наизусть столько стихов и поэм?
Ты сам поэма, Шери...
Рене улыбнулся и сел на край ванны.
- Моя желанная отрада,
Стремленье сердца моего...
Поэму он помнил наизусть - и читал ее, чуть прикрыв глаза и улыбаясь.
Ашер откровенно млел.
Тёплая вода с ароматными маслами великолепно снимала остаточную боль в теле, тонизировала, а голос любимого был самой лучшей музыкой на свете. И юноша внимал этой музыке, нежась в тепле и утреннем ярком солнечном свете.
Свет ореолом сиял вокруг фигуры Рене, свет обнимал, свет касался, свет позволял себе слишком многое, большего не позволит ни один любовник – свет владел не принадлежащим ему. Но это было прекрасно. Почти алые блики в волосах, и тень на лице, а за плечами разворачиваются крылья…
Юноша потрясённо-благоговейно смотрел на человека, узнавая в нём ангела. Непрошенная слезинка скатилась по щеке, и молодой человек смахнул её с улыбкой.
Не страх, не преклонение, а светлая любовь, вот что он испытывал к Рене. Нельзя бояться того, кого всем сердцем любишь.
- Ты так похож на откровение…
Рене даже подумал сначала, что ослышался. А потом нагнулся, взял в ладони мокрое любимое лицо и поцеловал его.
- Нет, любимый, - выдохнул он. - Откровение в тебе самом. А я... - он помедлил и улыбнулся, - просто читаю тебе его вслух...

Открывая страницу за страницей, радуясь и дивясь, читаю тебе самую чудесную на свете сказку - правду о тебе самом...

Это горело в груди, томилось, пылало, тлело углями и снова вспыхивало… С каждым словом, каждым жестом, с каждой улыбкой.
Он очарован, и если бы не принадлежал Рене душой и телом, это странное видение покорило бы его, как покоряют смертных чудеса. Как покоряют смертных вестники небес, посланцы откровений небожителей.
Он не мог отвести взгляда от собственного мужа, словно увидел его только что, словно безумное чувство именно в этот миг поразило его в самое сердце.
Растирался полотенцем, одевался, сушил волосы, и глядел в любимые глаза.

Я влюбляюсь в тебя всё сильнее и сильнее, и если я сойду с ума, то только потому, что мой разум, моя душа и сердце не смогли вынести этой любви, так много её… так много!..

Минуты полного, неразделимого, незамутненного ничем слияния, единства настолько созвучного, что нет нужды даже говорить, чтобы понять, смотреть, чтобы знать, что ты делаешь - и для тебя это точно так же, я это знаю с той же ясностью любви... которой так много, что мы с тобой просто дышим ею, как воздухом...
И остается только накинуть на твои плечи халат и обнять твою стройную талию, и выйти вдвоем в спальню, где на столике стоят фрукты, орехи, которые нравятся мне, и сладкое для тебя, вино и сок... то, что может слегка утолить первый утренний голод перед завтраком - а может и стать завтраком... как мы захотим...
Потому что я уже ошибся вчера - и не хочу повторять ошибку...

Ашер подошёл к столику и, протянув руку к графинам – с вином и соком – взглядом спросил. Да, именно спросил взглядом, чего бы хотелось Рене сейчас.
Вчера на этом простом действе его и сорвало. Вкупе со словами. Но то было вчера. Вернее, в это верилось, ведь это было вчера. Что касается сегодня – то покажет самое ближайшее время.
Мороженного нет, зато охлаждённые фрукты со взбитыми сливками, свежие пышные бисквиты и непременный вишнёвый джем.
Сегодня, этим волшебным утром, он не желал допускать ошибок. Ни сегодня, ни завтра, не в этой жизни!
- Расскажи мне. Что мне делать, как понимать твои желания, как себя вести… Я ведь тогда… не присматривался, надеялся, что пронесёт… что не придётся…

Рене ласково улыбнулся.
- Да ведь основных правил немного, сердце мое. И часть их ты уже знаешь. В остальном же… На балах принимаешь приглашения на танец только с моего дозволения - так что не забудь составить мне список тех, кто тебе неприятен, я запрещу тебе с ними танцевать. - Рене снова улыбнулся. - А с теми, кто особо неприятен, даже разговаривать. Это основное. А мелочи... их много, они узнаЮтся по ходу дела. Как угадывать мои желания7 А ты их и так угадываешь, только ты просто не дума об этом. И... мне ведь нетрудно тебе подсказать.
Рене снова улыбнулся - на сей раз чуть заговорщически.
- Ты когда-нибудь видел, как актеры играют пьесу, которую знают нетвердо? А я пригляделся, как они друг другу подсказывают. Ну вот например... - он посмотрел на ведомого, - Шери... налей мне вина...
Это были слова... а взгляд четко указал - какое, из которой бутылки. Следующее движение взгляда - к тому бокалу, который Рене выбрал. И утвердительно примкнуть ресницы - да, правильно, именно эти вино и бокал...
- Список будет очень коротким. – юноша налил вина в бокал и подал мужу с коротким поклоном. – Маркиз Девон и граф де Вард. Ни одного, ни другого видеть не хочу, не то что говорить или танцевать.
Ашер подошёл к Рене слева. То есть, шагнул влево, на деле оказавшись рядом с супругом именно что по правую руку.
- Девон приезжал к нам… с визитом, сосед он наш…
Ему тогда повезло, что он уезжал, и единственное, что перепало – это жёсткий, ломающий волю поцелуй в уголке у столовой, да хлёсткая пощёчина за то, что посмел противиться.
- Но редкий хам… А де Вард… я не знаю каково отношении к тем, кто… В общем, я не знаю как они себя поведут, если…
- Если ты скажешь им, что не будешь танцевать и даже говорить с ними, потому что это мой запрет, им придется это проглотить - ты в своем полном праве, - улыбнулся Рене.
И ведь было чему улыбнуться - запрет, становящийся правом... вот такие выходки иногда позволяет себе логика... но это и в самом деле так...
- Это твое право - не утруждать себя общением с ними. На то и мой приказ, чтобы хранить тебя от таких... типов.
На языке просилось куда более тяжелое определение, чем "типы" - но они с Ашером и так поняли друг друга.
- Вот если они не захотят смириться... тогда возможны варианты. Драться ли с ними на дуэли и которому из нас - потому что у тебя и это право есть - или просто их проигнорировать...
Юноша улыбнулся. Уже лучше. Значит, достаточно просто сказать, всё прочее – лишнее. Жаль, что нельзя послать на небо, за звёздочкой… но для этих целей… есть Рене, который с превеликим удовольствием ещё раз отправит по известному адресу и де Варда и Девона.
- Девон, как сказал отец, просил моей руки. Но отказала мама. Кажется, впервые в жизни я был ей глубоко, искренне и всем сердцем благодарен. Она хотела, чтоб моим супругом стал столичный хлыщ и повеса, а не провинциальный му…жик… - ему удалось удержаться и не обозвать как-нибудь хуже. – Но в свете грядущих событий я бы не отказался попрактиковаться в фехтовании… на шпагах.
- Конечно, - серьезно кивнул Рене. - Обязательно. - И тут же серьезность не то чтобы слетела с него, но ушла куда-то вглубь, и взгляд заискрился лукавством. - И я тоже всем сердцем благодарен твоей маме... нет, я конечно мог бы ради тебя стать провинциальным му... жиком, лишь бы мое сватовство приняли... но быть столичным хлыщом мне нравится больше!
Он засмеялся и обнял любимого.
- Если бы меня решили отдать за провинциального мужика, то ты даже не узнал бы о моём существовании… - Ашер поднялся на цыпочки и поцеловал мужа в кончик носа.
И мысль эта больно кольнула в сердце. А ведь так могло бы быть, если бы Девон оказался чуть более терпелив и чуть менее вспыльчив. И был бы Ашер – маркизом Девон, бергером и бюргером, и однажды не выдержал бы и сломался…
- Боги, как же хорошо, что моя мать настолько… амбициозна…
Рене не столько понял, сколько ощутил этот укол боли - и крепко прижал к себе младшего.

- Нет... все равно узнал бы, я знаю... проезжал бы мимо по какому-нибудь королевскому поручению - и все равно увидел бы... точно таким же - с книгой на подоконнике... я знаю... - Он улыбнулся. - И... я обязательно притворился бы тем самым провинциальным му... жиком, ходил бы к вам в гости и говорил только о сенокосе и коровах в своем убогом поместье... а потом твоя мать все равно решила бы, что я тебе не пара - и мне... мне пришлось бы похитить тебя, представляешь? В карете со сменными лошадьми до самой столицы... совсем как в каком-нибудь глупом романчике...
Рене смеялся, дурачился - лишь бы отогнать от Ашера - да что греха таить, и от себя - ужас этой несостоявшейся вероятности, в которой они могли и не встретиться, и тогда его жизнь так и осталась бы беспросветно пустой, а жизнь возлюбленного - сломанной... нет - только не это!
- Написать, что ли, поэму… о прекрасном юноше, лишённом права повелевать, которому боги ниспослали любящего человека, вернувшего рассудок и смысл жизни главному герою? Думаю, она стала бы популярна… Как думаешь? – молодой человек обнял любимого за талию и посмотрел на него снизу вверх.
- В усталом замке, у острогов гор,
Он жил, с рассветом расцветая,
Как первоцвет после зимы.
Он жил, об этом знаем мы,
Да, жил, но сам того не зная,
Привлёк божественный он взор… Фуу… как-то криво…
- Конечно, криво - ну кто тебе сказал, что рассудок и смысл жизни был возвращен только главному герою? - Рене коснулся губами виска юноши. - Боги милостивы к обоим... сердце мое, я не знаю, как я и жил-то до тебя... наверное, это называется не жизнь, а как-то иначе...

Совсем иначе... ведь не может называться жизнью время, не согретое твоим дыханием...

- Потому и криво, что замысел поэмы пока однобок, - поддразнил возлюбленного Рене. - Но я думаю, вдвоем мы справимся, верно? - И не только с поэмой, сердце мое...

Справимся… Конечно справимся…
И поэму напишем, и утрём всем носы, и вообще, всё будет, как в сказке, в романе, который напишем мы. Бывшее останется бывшим, настоящее превратится в прошедшее, а будущее будет приближаться, близиться, течь на встречу нам, становясь и настоящим и бывшим, и сбывшимся…
Ты обязательно покажешь мне всё, что захочешь и научишь никогда не бояться себя. Ты скажешь мне всё, что давно хотел сказать, а я раскрою для тебя все свои тайны, все секреты и желания, изо дня в день. Это ведь правильно, любовь моя? Конечно правильно…

- Кажется, мы отвлеклись… Что будет, если на балу будут присутствовать ммм… Их Величества?..
- Хороший вопрос.
Рене опустился в кресло, не разжимая объятий, так что Ашер оказался рядом с ним.
- Вести себя почти так же, как и раньше - с одним небольшим отличием. Когда Их Величества входят в бальный зал, и всем полагается преклонить колено, ты это делаешь не после меня, а прежде меня. Сначала ты, потом я. Сидеть при их величествах ты можешь - у моих ног, как и требует этикет - но можешь, потому что такое право есть у меня. Как только дано разрешение сесть тем, кто имеет на это право, ты можешь сесть на ковер у моего кресла, даже не дожидаясь, пока я сам сяду. Если их величества почему-либо захотят оказать тебе честь и предложить тебе сесть именно в кресло, ты садишься в кресло и на меня при этом не оглядываешься - как не оглянулся бы и раньше ни на кого.
Юноша склонил голову. По спине прошёлся холодок. Он и сам не мог объяснить отчего так. Почему не оборачиваться? Почему, если он всегда будет рядом со своим господином? Это ведь не правильно, просто не правильно…
- Какие они? Я хочу сказать, и они тоже должны… то есть…
Молодой человек поморщился. С некоторых пор красноречие решило отойти от дел и оставлять владельца несколько косноязычным, не часто, время от времени. Объясняться при этом стало не в пример сложнее, думать куда как тяжелее, и вообще…
- Не важно. Боги, я путаюсь в словах, теряюсь в мыслях и скоро забуду как меня зовут!
- Никогда не забудешь, Шери, - прошептал Рене, обнимая юношу за талию. - Потому что я никогда не забуду... и оно так сладко для меня, что я не перестану его повторять...

Ашер... Шери... моя радость, мое сердце, моя любовь...

- И... если я правильно понял твой вопрос - да. Они тоже соблюдают те же установления. Выходит, ты еще не был на тех больших балах, где обязательно присутствуют их величества - иначе знал бы это, и знал бы, кто из них повелевает - ее величество Энесса. Но для всех, кроме нее, приказ его величества Шарля действителен... ведь он король. И потому для тебя его приказ или дозволение первостепеннее моего - ведь и ты, и я - мы оба подданные, так что спрашивать моего позволения, чтобы исполнить королевский приказ - неправильно. Это вопрос светской власти. А вот если бы тебе что-нибудь вздумал повелеть тот же отец Рибо, тебе обязательно было спросить сначала моего дозволения - потому что это вопрос тех самых божественных установлений... а по ним ты мой, любовь моя... мой, как и я - твой... и духовная власть не вправе ничего тебе приказывать, пока я жив... а жить я собираюсь долго и счастливо...
Очень долго и очень счастливо, да услышат эту мольбу боги! Потому что без Рене житья ему не станет совершенно. Потому что жить не захочется.
- Рене… - шальная мысль казалась от того страшнее, что была неожиданной. – Её величество, она не может приказывать мне и повелевать мной, как ты? Я имею в виду, что если ей захочется… Как Девону или де Варду? Тем ведь было всё равно, ребёнок или ломать, что если кому-то может стать безразлично, кому я принадлежу?
Он боялся? Пожалуй да. Можно бояться обстоятельств, которые не зависят ни от одного из них, бояться того, что они не смогут изменить.
- Нет, - твердо ответил Рене. - Вот этого пожелать не вправе никто. Ни его величество, ни ее величество, ни даже сам верховный настоятель. Это считается святотатством - помимо того, что противозаконно. Король или королева могут оказать тебе честь, пригласив на танец или даровав право сидеть в их присутствии в кресле - хотя многие из повелевающих этого права не имеют и вынуждены стоять - но повелевать тобой не имеет права никто!

Вот и хорошо, вот и славно, значит, бояться вовсе даже нечего, потому что никто и никогда не коснётся его, никто кроме Рене, и только Рене будет с ним.
Ашер с облегчением перевёл дух. Муж будет рядом, самый дорогой человек будет рядом, и куда бы он не повернул, с кем бы не свёл узор танца – он будет чувствовать родное тепло и уверенность, и силу, и нежность…
- Мы остановились на том, что я могу сидеть у твоих ног, быть по правую руку, и угадывать твои желания. Я смогу…
Да, он сможет, и не потому, что будет играть или принуждать себя сам. Сможет – потому что любит, потому что ни за что не захочет нарушить данное слово и приказ, и потому, что не пожелает по своей воле предать. Даже связанный, даже в цепях, он будет искать способ, и найдёт его!
Рене внимательно посмотрел на него, опустил ресницы и прижался щекой к щеке.
- Сможешь. Я знаю.

Сможешь - потому что теперь ты ПОНИМАЕШЬ. И в твоих словах, в твоем взгляде уже нет бравады, нет азарта игры - только любовь. Ты сможешь.

Улыбка понимания - в ответ на понимание.
- Я думаю, нам стоит хотя бы разок попробовать вместе с Нэлем и Жерве - не потому, что я боюсь, что ты не сможешь, а просто чтобы ты мог приглядеться к Жерве.
Рене обнимал Ашера - и это было так хорошо, так волшебно хорошо...
- Ты помни - всегда! - что я люблю тебя. Что я с тобой.
Ремешки-колечки-упряжь на сей раз были чуть иными. Традиционные уже брюки, со шнуровкой до колен по бокам. Но волосы снова собраны в жгут, а на шее – ошейник. Два тонких изящных лепестка.
Этот мир никогда не станет иным. Разве что боги устанут от странной игры в веру и подчинение, и веками освящённые традиции станут чем-то ненужным. Но о тех пор, пока в святость ритуалов верят, верят искренне и глубоко, более того, верить жаждут и желают всем сердцем, всей душой – давние устои будут жить, увлекая в свои круги всё новые и новые жертвы.
Это был не совсем завтрак, скорее, утренний чай, лёгкий и ни к чему не обязывающий, не принуждающий.
Сесть справа… Спокойно и с полным достоинством.
- Я хочу попросить прощения за вчерашнее. Лионель, Жерве, мне жаль, что я дурно повёл себя. Это больше не повторится. Благодарю вас обоих за терпение.
Лионель улыбнулся в ответ удивительно тепло и мягко - хотя удивительно ли? - и кивнул.
- Не расстраивайся, - сказал он, - это бывает.
- Бывает и хуже, - поддержал его Жерве. - Ты меня не видел в свое время... это было более тихо, но пожалуй, и более жутко - я просто падал в обморок, и не раз.

Слова "а ведь я любил и был любим, и все равно не мог..." повисли в воздухе несказанными, но их невозможно было не ощутить.

Лионель протянул руку и ласково опустил ее на кисть Жерве.
И точно таки же движением одновременно с ним Рене слегка сжал руку Ашера. "Люблю, все хорошо, это прошлое, это дурной сон, забудь... забудь, любимый..." - вот что без слов говорило это движение.
А еще взгляд Рене - мимолетный, казалось бы - но такой любящий и восхищенный...

Ты прекрасен, любовь моя... и в тебе столько достоинства... это прежде непонимание и страх мешали ему проявиться во всей прелести, а сейчас оно постепенно начинает осознавать себя... видеть тебя таким, радость моя... гордым и спокойным, любящим и любимым... ради этого и жизни не жаль...

Ашер улыбнулся. Пальцы разжались и переплелись с пальцами Рене. Такой лёгкий и такой естественный жест. Всё верно, ведь один без другого не могут помыслить своего существования. Ни Монтрай, ни Эрро.
Приказывай, мой господин… чего ты хочешь сейчас? Ледяного соку в этот бокал и маленькие миндальные печенья… Я бы с удовольствием вложил в губы крохотные сердечки, но знаю, чем может завершиться этот жест. Достаточно моим пальцам коснуться твоих губ – и ты не отпустишь меня… И нет, соком с моих губ я тоже не стану тебя, хоть великолепно знаю, как тебе это нравится. Протяну бокал, чтоб тонкий хрусталь едва соприкоснулся с твоими пальцами. Я почувствую их близкое тепло и отступлю, позже, мой господин, позже, не сейчас…
Мне знаком этот жест – когда кромка бокала охлаждает твои уста… Ты взволнован, это видно в твоих глазах, но ты не прячешь взгляда, значит всё хорошо, всё верно…

Ты прекрасен, любимый... самый прекрасный, единственно желанный...

Улыбнуться взглядом... и краешком губ - чуть заметно...
- Налей мне вина, радость моя... - улыбаясь взглядом...

Улыбаясь - потому что это теперь еще один наш пароль... как и вишневое мороженое... еще одни слова любви, понятные только нам с тобой... любви и поддержки... ты смотришь, как я медленно подношу бокал к губам, хрусталь такой прохладный... охладить этим прикосновением пылающие губы и отпить вина... это вместо поцелуя, это прохлада вместо поцелуя - но это все равно поцелуй, и ты знаешь, что он твой, что это я все равно целую тебя - при всех... Шери...

Я не касаюсь тебя, мои руки плавно и чётко порхают, повинуясь разуму… повинуясь ли? Ведь все мои мысли заняты лишь тобой. Одним только тобой.
Я просто смотрю на тебя, смотрю в твои глаза, и ничего не могу с собой поделать, потому что под твоим взглядом я уже наг, и таю, растворяюсь в твоём поцелуе, в том самом, что мне даришь ты. Глаза в глаза. Мне не стыдно. Мне не страшно. Мне жарко, безумно жарко, кажется, даже эти ремни жгутся… Кажется, пылают щёки, и горят губы, и мне приходится точно так же охлаждать собственный жар холодным вином из запотевшего бокала. Капельки патины оседают на губах…
Опускаю взгляд и салфеткой касаюсь губ.
От твоих поцелуев можно сойти с ума. Но не сейчас и не здесь, любимый мой…

Край бокала у моих губ... салфетка, которой ты касаешься своих губ... и глаза, глаза, тонуть в них, сливаться взглядами, растворяться друг в друге...

- Вы сумасшедшие... - почти благоговейно произнес Лионель.
- Конечно, - чуть хрипло ответил Рене, не в силах отвести глаза от Ашера. - Зато ты наконец-то можешь себе представить, как вы сами выглядите... и особенно - как вы выглядели в самом начале... Нэль, ты не представляешь, какого труда мне стоило не предложить вам надеть абажур, чтобы не светиться так ярко!
- Хорошая идея, - задумчиво произнес Лионель, сплетя пальцы с пальцами Жерве. - Надо будет обзавестись абажуром... и тебе подарить...
- А я наивно собирался предложить после завтрака верховую прогулку... - признался Рене.
- Теперь уже не собираешься?.. – в груди чувства скручивались в тугой жгут, такой тугой, что невозможно дышать… а если и получается сделать вздох – то сквозь слёзы, солёные, горчащие на губах, но… счастливые…
Конечно собираешься, и даже, уже сказал, но… по глазам видно, не утерпишь, и я не утерплю. Потому что рядом с тобой невозможно быть спокойным, невозможно не желать твоих прикосновений, твоих поцелуев, невозможно не чувствовать того, как ты ласкаешь взглядом… Даже взглядом, даже сейчас.
Это видно? Ну и пусть! Я счастлив. Счастлив безумно, с тобой, сердце моё, душа моя, ты всё что у меня есть, мне большего не надо, только чтобы был ты.
- Не очень собираюсь, - признался Рене. - Вряд ли я сейчас выдержу верховую прогулку... разве что часа через два... и тоже не выдержу...

Потому что сейчас я сойду с ума оттого, что мы едем верхом вместо того, чтобы целоваться... а если отложить прогулку на два часа, то в седло мы не сядем до вечера... да и мало двух часов...

- Зато теперь ты понимаешь, почему я никогда не соглашался на верховые прогулки, - поддел друга Лионель со смеющимися глазами.
- Можно подумать, я вас на них звал! - деланно возмутился Рене, и глаза его смеялись точно так же - и точно так же сияли нежностью.
- Но мог! - парировал Лионель.
- Мог, но ведь не приглашал, - возразил Жерве, - а всегда уезжал один и оставлял нас в замке...
- Ну, мы уж точно никуда не уедем, пусть и не надеется! - засмеялся Лионель, и глаза его лучше слов говорили, что дальше своих покоев в доме друга Нэль и Жерве никуда сейчас не двинутся...
- Знаешь, я, наверное, скажу, что поездка подождёт… - Ашер отложил салфетку, чинно сложил на груди руки и чуть склонил к плечу голову.
Он хотел бы… хотел бы, чтоб Рене сидел рядом с ним, в саду, под вишней, обнимал, и чтоб восхитительные губы касались его шеи… А он читал бы вслух, а потом… а потом стало бы неправильно-сладко, он поцелуев, от настойчивых ласк и от приказа: молчи… не шевелись…
И голова бы закружилась от быстрых коротких вздохов, потому что никогда не хватает воздуха, потому что борешься с криком за каждый вздох, потому что…
- Может… лучше в сад? Замечательная погода, а если взять с собой Кусабитон, время пролетит совсем незаметно…
- Ты читаешь мои мысли, Шери? - улыбнулся Рене.

А разве может быть иначе? Теперь, когда страх не стоит между нами... разве мы можем не угадывать друг друга в каждом желании, в каждом вздохе, в каждом взгляде?

- У меня была такая мысль... тем более что кто-то мне рассказывал, как любил сидеть с книгой на ветке дерева - а я тебя видел разве что на подоконнике... это же просто ужасное упущение, и его просто необходимо исправить!

Увидеть тебя к книгой на ветке... увидеть, как ты сидишь, небрежно свесив ногу, и солнечные лучи гладят тебя сквозь листву... замереть от восторга, как будто я вижу тебя в самый первый раз, и понять, что так оно и есть, потому что каждый раз - самый первый... и стащить тебя с этого самого дерева, подхватить в объятия и целовать, задыхаясь и заставляя задыхаться тебя - до стона, до дрожи... Шери...

- В таком случае, мой господин, позволь назначить тебе свидание через час в саду, под чёрной вишней…
Ашер медленно поднялся на ноги, грациозно поклонился, приложив к груди руку и вышел, тихонько притворив за собой дверь.
Странная мысль… Назначить свидание собственному мужу. Но… у них никогда не было свиданий, и романтики, и просто обычных встреч. И благодарение богам, что они оба любят и любимы, иначе жизнь была бы сущим адом для обоих.
Юноша добрался до комнаты, вполне самостоятельно снял «сбрую», как он в шутку всё это называл, и надел простую белую сорочку с глубоким вырезом на груди, подхватил салфетки, несколько чистых листов бумаги, карандашик и книгу, конечно книгу. Не забыл о бутылке вина, двух бокалах, нескольких яблоках с тарелки, оставшейся с утра, и направился в сад…
На траве под деревом расстелил салфетку и разложил всё, что прихватил с собой, сам же взобрался на облюбованную ранее ветку, раскрыл том на оставленной закладке и принялся ждать.
Рене мечтательно прикрыл глаза...
Свидание?
О да...
То, чего у них никогда не было... то, призраком чего, отсветом, предчувствием был тот миг, когда он увидел Ашера с книгой на подоконнике... а потом - балы, страх в темных глазах, терпеливое выжидание минуты - и помолвка при первом же разговоре... и безумие сбывшейся любви, лето без весны... так пусть же весна придет, пусть и не в свою очередь!

* * *

Ашер сидел на ветке - в белой сорочке с вырезом на груди, почти таким же глубоким, как и у самого Рене...

- И вот тебя я вижу вновь,
И вновь с ума схожу от страсти,
Нетерпеливый, как любовь,
Неосторожный, словно счастье...

- За счастьем – нужно ли лететь?
Коль по земле оно шагает.
Его тот сможет углядеть,
Кто даже и во сне летает!

Ашер закрыл книгу и посмотрел чуть вниз. Шаги он слышал, и дыхание тоже, но… в романах о любви пишут совсем иное. Застал… внезапно… и влюбился, как громом поражённый… едва приметив в густой листве светлый образ.
- А где же ладонь, прижатая к груди? Тоска во взгляде? Роза в губах? - иронично выгнута бровь, и на губах тонкая улыбка, а в глазах скачут смешинки.
Юноша притянул к груди ногу, второй покачивая в воздухе.
- Ну?.. что скажете, мой странный господин?
Солнце золотило белую рубашку, теплом растекалось по нежной коже...
- У меня не может быть тоски во взгляде с тех пор, как я увидел тебя, - убежденно ответил Рене. - Ты моя радость - и когда ты отразился в моих глазах, в них не может быть тоски, радость прогнала ее... а вот роза в губах... - он поднял взгляд и улыбнулся - так чертовски соблазнительно, что растаять впору от одной этой улыбки, - нагнись ко мне, Шери, и возьми ее с моих губ... своими губами...
Рене безумно хотелось стащить Ашера с дерева и сжать его в объятиях - но он медлил, чтобы не нарушить слишком рано прелесть этого первого свидания - в далеко уже не первый день после венчания...
- Нагнись?.. Ах, сколь многого вы хотите, господин! Как смущаете вы меня своими речами! – Ашер снова переменил позу, на сей раз сел спиной к Рене, и, как следует, сжав ногами ветку, свесился головой вниз. Теперь лица их находились на одном уровне, и молодой человек не сдержал улыбки. – Ничего, если я свешусь? Это не будет слишком серьёзным отступлением от просьбы господина? И… где же роза? Не вижу… странно… уж не коварная ли это уловка, чтоб окончательно смутить мой разум и заставить сердце сильнее биться в груди?
- Ты не можешь ее увидеть, - выдохнул Рене, - потому что...
Его палец нежно очертил контур губ Ашера.
- ... вот она, моя роза, и прекраснее быть не может...

Лепестки твоих губ, Шери... такие нежные и жаркие, такие прекрасные и желанные... раскрыть их поцелуем... неторопливым и ласковым... провести вдоль них кончиком языка... прильнуть улыбкой к улыбке...

- Сколько в тебе коварства… господин… теперь я понимаю, с какой лёгкостью ты кружишь головы и покоряешь первых красавцев королевства…
В обычном состоянии он мог бы провисеть так долго, пока не надоест, а мир не приобретёт весёлый пятнистый вид. Но когда губы любимого крадут мало того что остатки воздуха, так и остатки разума… Приходится с тяжёлым вздохом подниматься, делать три глубоких вздоха, а потом за малым не кулем валиться с дерева на землю.
Не кулем, конечно, достаточно красиво, но голова кружилась, земля под ногами пустилась в пляс, и юноша был вынужден уцепиться за руку Рене, а потом и вовсе повалиться ему на руки, сшибая с ног на траву.

Ашер запросто мог бы удержаться на ветке - но не тогда, когда тело отдается поцелую полностью, не желая помнить ничего иного... и сам Рене мог бы удержать повалившегося ему на руки любимого - но не захотел и не захотел бы нипочем, он повалился в траву вместе с Ашером, сжимая юношу в объятиях, целуя его, осыпая ласками...

Шери - если бы тебя не окликнули, я бы все же подвел своего коня к твоему подоконнику.. и заговорил бы, несмотря ни на что... разве я могу иначе... разве могу не тянуться к тебе всем телом, всем сердцем, всей душой и разумом?

И почему все их игры, все шутки, малейшие позывы завершаются именно так? Поцелуями, сплошными поцелуями, смехом, ласками, глубокими стонами?
- Господин… - задыхаясь, прошептал Ашер. – Господин… Рене… я ведь правда хотел просто посидеть на траве, и… оххх…
Благими его намерения были недолго, ровно до того момента, пока он не забыл напрочь, что во-первых они в саду, во-вторых светлый день и в-третьих, в саду шатается прилично народу. Садовники, слуги… А господа устроили форменное безобразие, хорошо хоть не на клумбе и в отдалении от основных дорожек.
- Сердце мое... - такой же задыхающийся шепот, - разве мы можем... просто сидеть рядом... и даже не коснуться...

Разве это возможно - если тянемся друг к другу всем своим существом? А единожды коснувшись - разве возможно остановиться? Сейчас - когда ты с каждым днем все свободнее, все сильнее, все ближе к самому себе - и сердце мое разрывается от восторга и нежности... разве мы можем удержаться?

О том, чтобы просто посидеть на траве, речи уже не было... и быть не могло... и хорошо, что у Рене достало предусмотрительности накинуть на плечи плащ - не потому, что прохладно, а потому что ведь нужно же будет что-нибудь кинуть в эту траву...

Не можем… мы вообще друг без друга не можем. Как только раньше могли?
И как я мог не позволять тебе касаться меня… по-всякому, по-разному, нежно и властно, страстно, и… изучающее… Я и сам схожу с ума, и не могу даже заставить себя удержаться… только твоё слово, твоё веление мне - может меня остановить, потому что я не хочу огорчить тебя, потому что это выше меня.
Каким чудом мы лежим на расстеленном плаще? Я не помню этого, Рене. Помню только, как обнял тебя, обвил руками, ногами… Мне кричать хочется от одной только твоей близости, потому что тело и душа не в силах вместить столько чувств, что во мне рождаешь ты.
И с каждым разом больше и глубже чувства, больше и глубже, и острее все наши ощущения…
Мне не обязательно быть нагим в твоих руках, чтоб дойти до пика… я могу просто смотреть на тебя, любоваться твоими губами, и чувствовать, как эти губы безошибочно ласкают меня, могу смотреть, как ты быстро что-то пишешь, и чувствовать твои пальцы внутри… Эти ощущения выгибают моё тело, сжигают меня… я знаю каждое из них и помню каждое… и потому, когда на меня смотришь ты – это равносильно любому прикосновению.
Знал ли ты, что однажды я буду желать обычного взгляда, чтоб ощутить тебя в себе?..

Как мучительно сладко, как невозможно прекрасно... невозможно?... нет - единственно правильно, так, как только и может быть, невозможно как раз все иное, а это просто волшебно - совпадать, совпадать, совпадать - каждым движением, каждым касанием, я никогда не устану замечать это и радоваться... мы созданы друг для друга... любимый - твое тело под моими ладонями, моими губами, мой, мой - беспредельно, безгранично... как и я - твой, мне ведь достаточно уже просто видеть тебя, чтобы жаркое пряное вино растеклось по моим жилам, даже говорить с тобой - все равно что предаваться любви, так целуют друг друга наши голоса, свиваются вместе наши слова... я не знал, что это может быть ТАК... сердце мое... как же ты тянешься ко мне, выгибаясь всем телом - и мое взрывается в ответ страстью и нежностью... как сладко моим рукам дивиться раз за разом твоей красоте... счастье мое, у тебя губы соленые - дай же мне сцеловать твои счастливые слезы, обними меня, сильнее, еще сильнее...
- Шери... люблю... тебя...

Laise Волшебное продолжение. Неужели это все? Я имею в виду, это не часть большой повести? Столько сюжетных линий намечено... И- да, совершенно точно, ожидание сайд-стори с Жерве и Лионелем не дает спать вашим ПЧ

Красиво и очень нежно. Сладко, действительно очень похоже на вишни, повествование так и полнится чувствами, как соком, сладким, живым, ярко красным. Начать читать, как взять в руки спелую ягоду стоит к ней прикоснуться, как она начинает, буквально истекать соком.
При том я не люблю БДСМ, я говорила уже, да, мне он не слишком интересен. Повторяю, чтобы заметить, что я так и не прочитала БДСМную сцену, так что возможно потеряла что-то в понимании, может быть, не знаю.
Зато тема психо-БДСМ (я решила остановиться на этом определении), мне была очень интересна, написана она реалистично и…. глубоко, с полным погружением в тему. И все же никогда просто «да». Нет-да-нет-да-нет-нет-нет-да-да-да. На каждое «нет» свое «да», на каждое «да» свое «нет», на каждое «не понимаю» свое «понимаю, чувствую». Сложно. Проверка на гибкость, для меня, и кажется, хоть и с трудом, но я ее прошла.
И еще ошеломляющая нежность и сладость, текучесть повествования, сладкое озеро, с легкой кислинкой на глубине.
То здесь, то там вдруг, как чертик из табакерки, выскакивает Эла, ее построение фраз, ее выражения, показывает язык, горит далеким костерком в ночи, так и веет в сердце до боли родным ветром, а на губах, чуть ли не против воли вылазит улыбка, а в горле першит от предчувствя смеа. Не знаю, насколько это было сознательно, но никто не убедит меня, что у меня глюки.

Но что мне нравится так это то, что начинаются самоповторы… мелочи, крохотные фразы, захватываемые краем сознания. Пока это читать не мешает, но… Или мне показалось?
И куча ошибок в Шкатулке, даже не грамматика, а стилистика, она родимая. А это уже мешает читать. Только начнешь увлекаться, как тебя бамц ляпсусом по голове, больно, между прочим.

Очень здорово, хочется историю про Жерве и Лионеля, а ещё очень хочется проды "твоей улыбки", но она похоже выложена не здесь а на СИ