Сегодня в моем далеком прошлом
Все нужное вдруг стало
Таким-таким ненужным
И безупречно лишним…
(с) Венечка Дркин

Как страшно сознавать, что живёшь по инерции.
Однажды утром просыпаешься, и понимаешь, что потерял цель в жизни. Что не к чему больше стремиться. Что дорога, по которой ты вприпрыжку нёсся долгие годы – всё ещё лентой устремляется вдаль, только вот ты стоишь, смотришь в эту самую безоблачную даль, на людей, которые ломятся в это прекрасное далёко, и не понимаешь, а что, собственно, ты в этом заоблачном запределье позабыл? Зачем ты с таким упорством туда спешил?
Оглядываешься назад – и видишь как в ретроспективе все прожитые годы, и не понимаешь ради чего всё это было. Зачем родился, учился, зачем вгрызался в граниты науки, зачем карабкался по карьерной лестнице, обламывая ногти, сбивая колени? Ради чего это всё, если здесь и сейчас, именно в этот момент и в этом месте у тебя за душой – ничего. Ноль. Пусто. И внутри раздувается шар пустоты.
Ты сидишь на пустой кухне, притянув к груди колено, и смотришь на остывающий чай в прозрачной стеклянной кружке. И всё, что составляло суть тебя – вот так же остывает. А потом ты выплеснешь в раковину холодное терпкое пойло и только прилипшие к стенкам чаинки будут напоминать о том, что в чашке было что-то.
Пустая чашка… доморощенная философия. Просто ещё один обыватель, к которому пришло понимание собственной никчемности вместе с кризисом среднего возраста.

читать дальшеКто я? Никто. Ноль без палочки. Обычный следователь. Я не спасаю мир от нашествия пауков-мутантов, не разрабатываю панацею от всех болезней, я не волшебник, не политик. Тварь я дрожащая или право имею?..
Чаинки вперемешку с лепестками и кусочками чего-то там экзотического плавно кружатся в кипятке. Мысли кружатся так же плавно и неспешно.
Поступая на первый курс университета, каждый из студентов мечтает стать как минимум адвокатом Дьявола. Успешным, острым, хватким. Грозой судов и контрагентов. Со временем мечты мельчают, истончаются. И кому-то удаётся достичь многого, а кто-то довольствуется малым. Тихой работой в нотариальной или адвокатской конторе, должностью юрисконсульта, судьи, маленькой квартиркой, семьёй, машиной…
Я не ношусь по переулкам и подворотням с Макаровым в руке. Я не надеваю собственноручно на злодеев наручники. Я вожусь с бумагами. Расследую экономические преступления. «Ловлю» проворовавшихся бухгалтеров и их директоров… Согласитесь, маловато героики. Мне – двадцать восемь лет. Нет, на самом деле двадцать семь, но чувствую я себя именно на двадцать восемь. Перед этим я два года прожил в полной уверенности, что мне двадцать семь. Задвиги сознания… Я бы не помнил сколько мне лет, если бы не родители и не брат. Забывал о том, что мне нужен отпуск, если бы не они же… Моя жизнь не сахар, хоть многим куда как хуже, чем мне. Хоть бы и тем, чьи дела я изо дня в день ворошу.
Отпиваю золотистый напиток из чашки. Чаинки всколыхнулись и стали лениво опускаться на дно. Вздыхаю.
Наверное, будет лучше остаться на работе сегодня.
Забавно… каждый день мне всё тяжелее и тяжелее возвращаться в пустую свою холостяцкую квартиру. Я предпочитаю как можно дольше слоняться по городу, брать дополнительные дни, находить кучу дел, только бы явившись домой около полуночи, не задумываясь принять душ и рухнуть спать.
Работа, работа, работа…
Я рано стартовал. Чтоб помочь родителям с учёбой младшего брата, с выплатой кредита за квартиру, со всем и сразу. И как-то упустил из виду себя. А теперь – живу в силу привычки, просто потому, что жить надо. Как-нибудь, но надо. Никаких излишеств, ничего. Хотя – спартанцы, наверное, жили куда многообразнее и ярче. Война – куда более страстное развлечение, чем футбол, который я ненавижу.
Две недели в Карпатах в маленьком частном отеле, где до ближайшего села – пятнадцать километров сайгаком скакать по ухабам раздолбанной дороги. Отдых именно для такого мизантропа, каким я являюсь последние лет десять.
Мне бы рассмеяться, только отчего-то не хотелось. Я подъехал к славному деревянному двухэтажному дому поздно вечером. Всё присыпано снегом, совсем как у Стругацких, в «Отеле…». Вот только я не Петер Глебски, и погибшие альпинисты в этих краях не водятся.
Я собирался просто гулять, сидеть у потрескивающего камина, читать книги и слушать музыку. И никаких унылых шутников Симонэ, фокусников и мудрых сенбернаров… Здесь не будет носиться по сугробам чадо, вспенивая снег чёрным своим Буцефалом.
Я жил затворником, затворником я оставался и здесь с той лишь разницей, что мне не приходилось вежливо улыбаться и вежливо говорить. Я просто молчал и до моего молчания никому дела не было.
Забавно… о таких как я более продвинутые личности с презрением говорят: унылое говно. Мне же безразлично. Я просто есть. Я открываю глаза, смотрю на кремовый потолок, поднимаюсь и иду в душ. Я киваю горничной, которая приводит в порядок комнату, я прихожу в маленькую уютную гостиную и сажусь в кресло с книгой и чашкой чаю и весь мир мой сужается до этого кресла, потрескивающего в камине огня и горячей чашки.
Устоявшийся за неделю уклад жизни был нарушен как-то вдруг. Шумная компания сразу заполонила всё уютное пространство гостиницы. Пятеро парней и две девушки. Лыжные чехлы, спортивные курточки, громкий смех, острые шуточки… Стоило спокойно подняться со своего места, закрыть книгу и направиться прочь из ставшей такой тесной комнаты, как во след мне донёсся новый взрыв хохота, не иначе как по поводу очередной отпущенной в мою сторону колкости. Как же… унылое говно, клерк обычный, ничего из себя не представляющий…
Этот смех преследовал меня всюду. Находил в самых дальних уголках гостиницы. Настигал на отдалённых тропках. Проникал глубоко в меня как яд, отравляя моё спокойствие. Разбивая моё уединение. С этого дня один на один с собой я оставался только в туалете, душе или в собственной комнате.
…Я курил на маленькой террасе, расположенной на крыше. Просто курил, пил остывающий чай и смотрел в небо. Здесь, вдали от городов, далеко от ночных иллюминаций электричества и неона, звёзды казались огромными сверкающими карбункулами на покрывале ночи. Без преувеличения. Мне всегда нравилось как звучит эта фраза: покрывало ночи…
Скрипнула дверь и с хохотом и визгом на крышу ворвалась компания: четверо парней и девушка. Я затушил сигарету и, залпом допив уже остывший чай, направился к светлому дверному проёму.
- …Я же говорю, он вовсе не унылый шутник, он просто глухонемой!..
Один из парней задел меня плечом, отчего я выронил свою чашку. Жалобно звякнув, стекло раскололось об пол.
- Извините, - и ни капли раскаяния в голосе.
- Ничего, - повёл плечом я и прикрыл за собой дверь.
- …Вот, я же говорила!..
К ужину я спускаться не стал.
Зато после ужина в мою дверь постучались. Настойчиво так. На пороге стояла давешняя девушка, в обнимку с одним из парней. Тем самым, что так беспардонно вписался в меня на крыше. Ещё в его руках были за ножки зажаты три бокала для коньяка и бутылка «Хеннеси».
- Слушай, извини, да?.. Мы правда не хотели! Ну знаешь, приехали отдохнуть и всё такое, - тут же завелась девица. А я стоял, смотрел на неё и думал, что, пожалуй это к лучшему. Что я с головой ушёл в работу, что не замечаю ничего вокруг. Мне было тошно от взгляда её совершенно пьяных глаз, смазанной помады и высветленных, но тёмных у отросших корней волос.
Отвечать ей мне не хотелось. Хотелось захлопнуть перед их носами дверь и вернуться к книге. Пить чай, слушать музыку и молчать.
- Ничего, я понимаю… - кивнул я, но они с места так и не двинулись.
- Присоединяйся к нам! – никак не желала угомониться девица. У нас есть выпивка и уверена, мы хорошо проведём время.
- Нет, благодарю, - покачал головой я. – У меня несколько другие планы на вечер.
На сей раз мне позволили закрыть дверь. Первый раз за очень продолжительное время мне действительно было плохо…

Если очень долго лишать себя чего-то со временем необходимость пропадает. Как человек, вынужденный соблюдать жёсткую диету, для того, чтобы жить убеждает себя в том, что ему совершенно не нужен вон тот кусок торта или мороженное, или этот дивный острый сыр, или копчёность, или алкоголь. И организм признаёт веление разума: да, мне это не нужно. Более того, мне этого совсем-совсем не хочется.
Проходит время, разум забывает о том, что ограничил тело в чём-то. Но тело… тело всё великолепно помнит.
Так и мой разум утверждал: нет, тебе это не нужно. Это отвлекает от работы, это отнимает силы и время. Это не нужно, тебе этого совсем-совсем не хочется. И я верил. Верил что не хочу чувствовать на своих губах тёплые чьи-то губы, что не хочу чувствовать, как сильное податливое тело прижимается к моему, как ноги обвивают бёдра…
Я – верил. А моё тело – нет.

Белоснежная плитка, зеркало, металлический распылитель, ряды флаконов на полочке, стопка полотенец… Чередую ледяную воду почти что с кипятком, но даже контрастный душ не может вывести меня из состояния жестокой тактильной ломки. Отчего-то именно в такие моменты я чувствую себя даже не беспомощным. Просто слабым. Человеком, не способным ни на что, кроме как следовать собственным слабостям. Я ломаюсь, меня корёжит от ненависти к самому себе, потому что я не могу, не умею сдерживать себя.
Пальцы сжимают напряжённую плоть, я жмурюсь, кусая губы. Потому что в этот момент мне становится хорошо. Как-будто резко распрямляется туго скрученная пружина, сбрасывая накопившееся напряжение.
Открываю глаза… всё плывёт в мареве пара. Моя рука, упирающаяся в стену, выложенную белым кафелем, хлопья пены, стекающие по ногам к стоку… чужое лицо в обрамлении тёмных волос, тающая на полных губах улыбка…
Я не могу и не хочу останавливаться, рука сама скользит вдоль члена, пальцы то сжимаются чуть сильнее, заставляя меня закусывать губы, чтоб не стонать, не стонать, не…
Он делает шаг вперёд.
Мелькает мысль: неужели я не запер душ?..
И гаснет, когда его губы накрывают мои. Когда его ладонь ложится поверх моей. Когда его бёдра вжимаются в мои.
Это не мои руки касаются моего тела. Везде. Бесстыдно, жарко. Не мои. Его. Скользят вдоль спины, изучают, пристально, внимательно. Очерчивают скулы, губы. Он не женщина. Капитан Очевидность, ты снова со мной! И ласки его далеко не те ласки, которыми одаривает женщина. Но мне хорошо. И глупое тело отдаётся ему, наслаждается каждым его касанием, каждым жадным поцелуем. Жадным… словно не один я так долго заставлял себя молчать. Молчать и голодать.
Он глушил мои стоны поцелуями. Поддерживал, когда мои ноги отказывались держать меня. Мы вместе сползли на пол, задыхаясь, не в силах больше стоять. За всё это время мы не проронили ни слова. Я и тот, кто так настойчиво разрушал моё спокойствие.
Поднялся я с трудом. Молча. Так ничего и не сказав. Дрожащими руками надел махровый халат, набросил на голову полотенце и вышел. Он – молчал мне в след.
Я думал, что утром мне будет, как минимум стыдно появляться в маленькой столовой. Но нет. Компания так же шумно веселилась. Я – тихо пил свой чай за противоположным концом стола. Он смеялся вместе со всеми, ни единым жестом не выдав себя. И меня.
Но ещё один день промчался тихо и незаметно. Как и вечер у камина, за неизменной чашкой чаю. А ночью в мою комнату снова явился он. Распахнул настежь окно, впуская внутрь морозный ночной воздух, одинокие снежинки и огромное ночное небо.
Мне должно было быть стыдно. Я должен был ненавидеть себя. И когда ногами обвивал его бёдра, и когда он входил в меня. И когда он целовал мою шею, когда я обнимал его за плечи. Но мне было просто хорошо. Хорошо и спокойно, как будто с каждым толчком внутри меня он снова и снова утверждал: тебе это надо. Ты этого хочешь.
И ночное небо лилось в мои глаза. И в его глаза тоже. И назавтра. И через день… Тишина, молчание, наше тяжёлое дыхание в этой тишине, шелест накрахмаленных простыней и тихий шорох снежинок в распахнутом окне.

Уезжал я буднично. Расплатился за номер и попросил у хозяина прозрачную чашку для чая. В удовлетворении просьбы мне не отказали.
Такси увозило меня назад, к моим будням. Прочь от заснеженной долины и маленькой гостиницы. Прочь от молчания и ночного покоя. Прочь от того, чьего имени я даже не знал. И никогда не узнаю. Потому что так будет правильно. Так будет спокойнее. И мне и ему.
Я уезжал и думал: а что бы было, если бы он не толкнул меня на крыше? Не пришёл извиняться? Что было бы, если бы я запер двери в душ? Полно, было бы вообще хоть что-нибудь?
Таксист о чём-то без умолку трещал. Жаль, что он не знает истинной цены молчанию.
Дома меня ни о чём не спрашивали. Близкие давно привыкли к моей манере. Днём на работе – говорить, улыбаться, снова говорить, выслушивать массу мнений. Дома – молчать. Просто молчать и слушать.
Отпуск прошёл нормально? Да, нормально. Отдохнул?..
Да…
Работа, работа, работа… Дела до упора, пока ночной сторож не выставлял меня из кабинета. По выходным, изматывая себя до состояния полной неадекватности. Чтобы прийти домой, принять душ и рухнуть в незаправленную с утра постель. Чтобы снова убедить себя: мне это не нужно. Это мешает жить отнимает драгоценное время. Это – лишнее. Чтобы убедить упрямо цепляющееся за воспоминания о покое тело.
Мне… сколько? Двадцать девять?.. нет, исполнится двадцать восемь. Значит сейчас мне только двадцать семь…
Чай безнадёжно остыл. И надо бы собираться домой, вот только дома – пустая холостяцкая квартира, футбол, который я искренне ненавижу и орущая за стеной кошка. Лучше – чай.
Кулер – за стеной. Нужно только сделать несколько шагов и выйти в смежный кабинет. Но дверь раскрывается и я чувствую, как стеклянное ушко чашки выскальзывает из пальцев. Плечо наливается болью. Но глубоко внутри становится удивительно спокойно. Прозрачное стекло раскалывается от удара об пол. Звон отмечается в сознании как-то совсем отстранённо. Я молчу. И он молчит. Мы оба молчим об одном и том же. А там, за окном, выше вечерних городских иллюминаций, там ночное небо. И тихо шелестят снежинки.