1.
615 слов.
Автор и сам думает, что ООС, и заранее извиняется.

Петру кажется - он не умеет плакать.
В детстве умел - давно, когда разбивал колено, или переживал смерть любимого героя - а сейчас - всё. Слезы высохли, и Петр думает, что похож на пустыню. Ни капли влаги не выжать из него. Оно и к лучшему. Плачущий самоубийца - может ли быть зрелище отвратительнее? - а он бы плакал, если бы только мог...
Петр надевает маску. Дрожащими пальцами затягивает тесемки на затылке. С непривычки Коготь тянет к земле, но ему и не нужно привыкать, и уходить далеко не нужно.
Петр надевает балахон, не морщась от сухого запаха пыли - так, наверное, пахнет театральное закулисье. Прячет в складках ткани свернутые чертежи. Он почти спокоен - пока, по крайней мере - и, шагая по улице к любимой своей Лестнице, кажется всего лишь одним из трупоносов и рассыльных - тех, что несут самую скорбную из всех вахт.

Даниил думает, что не умеет плакать.
Полно, стоит ли взрослому мужчине, бакалавру, человеку, желающему победить смерть, об этом задумываться? Стоит ли вообще вспоминать о такой в сущности ничтожной вещи, как слезы?..
Но сейчас, мечась по охваченному огнем и гнилой зеленью Городу, он как никогда близок к тому, чтобы сесть прямо на мостовую и зарыдать навзрыд от отчаяния, ярости, обиды и страха. От совершенно детских, неуместных сейчас, чувств.
Хорошо, что он не умеет, и хорошо, что он упрям. А ещё хорошо, что он быстр, и умеет успевать. А ещё - умеет хотя бы логикой вычислять людей под любыми масками. И тяжелый Коготь его не обманывает - слишком уж скорбно покачивается одинокий Исполнитель, слишком потерянным и тоскующим выглядит. И слыша из-под маски знакомый голос - "Почти в истерике", машинально отмечает Даниил - он испытывает одновременно огромное облегчение - успел! - и огромное же желание прибить непутевого архитектора прямо здесь. В конце концов, не ради ли Многогранника он так бегает тут?

...Петр вечно пьян и слаб. Давно уже потерял всю хватку, и даже то умение драться, которое Андрей сумел привить ему, растворилось, как не было. Но когда не выдержавший вдохновенного огня его речей Даниил резко выбивает у него бутылку, Петр пытается ответить. Он слишком долго копил силы, слишком долго побеждал страх перед последним, отчаянным рывком, чтобы вот так просто сдаться.
Они катятся по земле, сминая драгоценные чертежи. Бутыль разбивается о самую первую ступеньку Лестницы. Коготь слетает, обнажая искаженное яростью и почти-что-безумием лицо архитектора. Земля пятнает балахон Исполнителя и змеиный плащ...

Даниил дрался в последний раз ещё в Университете, сопливым юнцом, но всё равно он сильнее пропитанного дурманной зеленью Петра. Сильнее, и потому подминает его под себя, с почти благоговейным ужасом слыша, как похрустывают в глубине балахона чертежи...
Глаза у архитектора больные и пьяные, он не оставляет попыток вырваться - уже не очень и понятно, зачем, если твирин все равно разлит - и бакалавр медицины, столичное светило, бьет его наотмашь по щеке, стремясь привести в чувство. Почти выкрикивает, взбешенный:
-Да прекрати ты уже, слышишь?!
И, неожиданно, это срабатывает.

...Они сидят на нижней ступени Лестницы, и бакалавр обнимает Петра за плечи, зло кусает губы - ему же бежать, бежать, у него же дела не просто стоят - горят! - но как же оставишь это ходячее несчастье, если он комкает собственные пальцы и тихо, беззвучно плачет, словно раздавленный неудавшимся и неслучившимся?
Бакалавр обнимает его за плечи, в сумке спрятаны чертежи, и, всовывая Петру платок, он успокаивающе шепчет - почти что заговором:
-Многогранник будет спасен, ты слышишь? Многогранник будет спасен. Твои мечты осуществятся, Петр. Я. Обещаю.
И это тоже - срабатывает. Архитектор непонимающе смотрит на платок, и голос его срывается, но всё-таки он отвечает почти не слышно:
-Иди, Даниил. Не тревожься.
Бакалавр улыбается - наконец-то, он и так потратил гораздо больше времени, чем собирался - но всё-таки повторяет, поднимаясь:
-Многогранник будет спасен.
И добавляет уже про себя: "Обязательно будет"

Исполнение 2.
716 слов.
Кажется, я чертов графоман и это неизлечимо. Простите меня, администрация =_=

В студии плохо спится. Здесь всё пропитано твирином - его пряным горьким запахом, повсюду можно найти высохшие зеленые пятна - и никакой уборкой, никаким проветриванием этого не исправишь. Здесь снятся плохие сны - почти видения - и даже наяву разум мутится, кружится голова. Статуя Нины - кто бы узнал её в этом чудище с размытым лицом! - пугает с непривычки. Стены расписаны чертежами, рисунками и какими-то бредовыми каракулями, расшифровать которые вряд ли получится даже с лупой.
Студия не нравится Даниилу - ни как врачу, ни как человеку - но он всё равно приходит сюда ночевать. Уже вторую ночь - и наверняка не последнюю.
Петр мечется на своей лежанке - было время, Даниил серьезно подозревал, что бедовый архитектор натурально спит в ванне, но, конечно же, ошибся - порой бредит, открывает безумные, воспаленные глаза. Не Песчанка, слава богу, это Данковский понял в первые же минуты - просто лихорадка от слишком сильных переживаний, чрезмерно частых возлияний и общего нездорового образа жизни. Вряд ли смертельная, если не запускать, но от того не менее опасная.
...Компрессы, смоченные простой водой. Антибиотики, под чашку той же воды. Крепкий мясной бульон, который Даниил и сам употребляет и, конечно, контроль. Чтобы не встал в бреду, чтобы температура не поднималась совсем уж высоко, и просто - для спокойствия. Хотя бы по ночам.

Данковский открывает окно в по-осеннему промозглый мир, ставит кастрюльку на огонь - сварить себе кофе, пусть он и выйдет кустарным. Раскладывает бумаги по полу рядом с топчаном Петра. Наверное, случись такой форс-мажор раньше - он мог бы жалеть, что приходится покидать обжитой дом Евы, да и её саму, перепуганную, оставлять одну на ночь, но сейчас об этом уже поздно тревожится. И никто не возмутится и не станет просить не уходить. В какой-то мере, он даже рад возможности оставаться в студии - слишком уж живые воспоминания бродят по "Омуту", слишком легко услышать, как шуршат золотистые одежды, почувствовать, как касается волос тонкая ручка. Здесь легче дышится.
А спится ему в последнее время везде плохо.
Завтра Совет, и нужно подготовить хоть какие-то доказательства своей правоты. Ведь будет ещё говорить Бурах, защищать это степное захолустье, а о чем станет говорить Клара-бродяжка - и вовсе лучше не думать. От одной мысли о возможном её предложении берет злость...
Даниил берется за карандаш, набрасывает черновик собственных слов. Наливает себе кофе, и продолжает писать, совсем позабыв о нем, и о том, что на улице уже совсем ночь, и что стоит зажечь керосинку...
От работы его отрывает только придушенный всхлип Петра. Сразу мысли взлетают стаей потревоженных птиц - очнулся? Стоит ли давать снотворное, или пусть? принести воды?..
А Петр рвано выдыхает в полумраке, тихо зовет брата, шуршит одеялом - и Данковский отмирает. Встает с пола - ноги затекли, оказывается, их сразу начинает колоть - первым делом тыльной стороной ладони касается лба архитектора. Жар, конечно. Не зашкаливающий, но всё же неприятный. "Если не уснет - стоит дать жаропонижающее..."
Пальцы у младшего Стаматина почти такие же горячие. Он обхватывает запястье бакалавра, беспомощно вглядывается в сумрак. Глаза у него не успели привыкнуть, он испугался одиночества и темноты, и голос его - "Данька, ты?.." - хрипл и слегка дрожит.
-Разумеется, я.
-Какой сейчас день? Уже... решили? - неожиданно крепко сжимаются пальцы больного, неожиданный ужас проскальзывает в словах, и становится ясно - это не горячечный бред, рано или поздно он этот разговор вспомнит.
-Не решили ещё ничего, - проседает лежанка от того, что на неё присел человек, становится теплее. А ведь Петру холодно. Очень холодно. - Завтра только...
-Завтра, - отчаяние пробивается в обычное слово, и у Данковского сразу просыпается желание - закрыть лицо ладонью. Слишком много его было - отчаяния - за последние дни. А ему нельзя поддаваться. Ему ведь ещё побеждать - Завтра станут судить Хрустальную Розу... снежный венец. Станут решать, и нарешают смерть! Так всегда выходит, брат, я знаю. Нам всегда решают смерть, и всегда приводят приговор... в исполнение...
-Не смей вставать, - шипит Даниил, удерживая дернувшегося было подняться архитектора за плечо - И не смей так говорить. Многогранник нужно спасти, и я спасу. Слышишь?
Глаза у Петра воспаленные, недоверчивые. Его слишком часто гнали, слишком часто судили смертным судом. Но он всё-таки пытается кивнуть, выдохнуть - "Слышу."...
-Твои мечты воплотятся. Это я тебе обещаю. Я теперь пусти меня. Я зажгу лампу.
Не пускает, конечно. Пальцы не разжимаются, зато губы трогает улыбка. Слабая. Неуверенная. Сами губы сухие, в мелких трещинках...
-Говори ещё, - просьба, почти мольба, и Даниил всё-таки закрывает лицо ладонью. Ему писать ещё, ему ещё думать, что говорить завтра перед Ферзями... Но пальцы Петра так горячи, а в глазах столько страха, неверия, надежды - ведь бакалавр Данковский всегда выполняет обещания, ведь правда? - что он всё-таки не вырывает руки.

Кажется, я чертов графоман и это неизлечимо. Простите меня, администрация =_=
Прощаем

Чудесно! Особенно первое нравятся
Не заказчик.

Большое спасибо, автор! Это прекрасно и органично.
Переживавший.

Автор благодарен поблагодарившим, но заказчик, похоже, не проникся )