@темы: фандомное

Дорогие собратья по оружию! Как ни грустно мне это писать, но Снежный шар в этом году я не потяну организовывать и проводить.
Я хочу, но не имею возможности. Нет ни времени, ни ресурса уже сейчас, а перед НГ будет полный аврал на работе, так что увы.
Но если вдруг кто захочет принять знамя из ослабевших рук товарища, я буду очень рада. И обязательно поучаствую - но уже как автор, а не как организатор.

@темы: фандомное, Снежный шар

Елки-палки, жалко Бэтмена. Такой классный был.

@темы: фандомное

Дорогие друзья, сегодня я наконец отправила всем участникам конверты со скромными, но зато фандомными призами. Не могу вам передать, как меня разбирает выложить сюда фотографии всего процесса раскладывания, подписывания и заклеивания. Но я буду соблюдать секретность и ничего не покажу)))
Зато это сможете сделать вы, когда их получите (это я про фотографии, а не про секретность). Если через две недели вам ничего не придет, напишите мне сюда или в умыл. У меня есть еще резерв, что-нибудь придумаем.
И не вздумайте выбрасывать конверты, они тоже сувенирные, и их тоже надо хранить вечно)))


Да, я все письма в результате отправила простыми, а не заказными (даже тем, кому обещала заказным и выпытывала для этой цели, помимо адреса, еще и отчество)))
Я приготовила отдельно три заказных, марок наклеила по заказному тарифу. Пришла сейчас на почту, а там девочка взяла пачку наклеек и начала лепить их прямо на морду лица агентам на конверте. Причем я специально оставляла место для этих наклеек - и внизу конверта, и под марками, и справа от картинки, лепи - не хочу. Но нет, по почтовым правилам наклейка должна быть прямо на физиономиях у Соло и Курякина.
Я не выдержала такого надругательства и сказала, что если без заклеивания лиц нельзя, то отправляйте простыми.
Так что всем придет письмо в ящик, на почту с извещением идти не надо будет. Надеюсь, что придет. Во всем есть свои плюсы)))

@темы: фандомное, Снежный шар

Дорогие друзья, фест подошел к концу.
По-моему, он удался! Все было не зря! Мы большие молодцы!

Поздравляю всех: и тех, кто писал, и тех, кто читал. Это было здорово.
Как я уже говорила, мне хотелось бы наградить всех авторов-участников небольшим фандомным памятным подарком (вышлю письмом).
Если вы готовы сообщить мне свой почтовый адрес - жду ваших умылов в личку (кроме Мойры, Виски, Быстрик: ваши адреса у меня записаны).
Если не готовы рассекретить явки-пароли - тоже сообщите мне об этом. Ваш конверт останется у меня и, может быть, рано или поздно получится передать его с какой-нибудь оказией.
 Мойра*, тебе отправлю заказным. Про ваше почтовое отделение я давно уже все поняла (мою новогоднюю открытку они тоже сожрали, верно?).
 whisky & soda, поскольку тебе еще причитается за выигрыш в тотализаторе, я бы все вложила в один конверт и тоже отправила заказным (доп. приз плоский и позволяет это сделать). Но если тебе не хочется идти за ним на почту, можно и обычным отправить (но тут уж Центр не может гарантировать сохранность).
В общем, Центр благодарит всех и...
Ура, товарищи!

@темы: фандомное, Снежный шар

И вот наконец секретарша из шифровального отдела, мило краснея и смущаясь, передала мистеру Соло полностью собранный код для открытия двери.

И... тададам... код... подошел!

И под оглушительные звуки сигнализации (про которую мистер Соло, конечно, снова забыл) и недовольное ворчание товарища Курякина дверь распахнулась!

И там стояла елка!

Да не простая, а шпионская. Дядюшка наряжал ее тем, что под руку попалось. А после того, как на елочку повесили все десять найденных шаров, ее можно было отправлять на всемирный... да что там, на межгалактический! конкурс рождественских и новогодних елок.

Присоединяйтесь, друзья!

Елочка кликабельна, под ней оглавление (список бонусов со ссылками).



Бонусы и подарки:

1. Коллажи к фику "Разделить на двоих" (9-й шар) от  Леди Тьма.

2. Коллажи к фику "О принудительном размножении исчезающих видов" (4-й шар) от  Мойра*.

3. Мини "Муромец и чудище страшное" (AU, сказка, PG-13, намек на слэш) от анонима.


NEW 4. Комикс-скетч от  kotPhoenix.


NEW 5. "Дело о потерянной бороде" (мини из цикла про микроагентов, ~2000 слов, G, юмор, флафф) от  bistrick в подарок для  Shiko_


NEW 6. "Слонопотам" (мини-вбоквелл к "2+1=3", ~3000 слов, РG, юмор, флафф) от  Squirry в подарок для  bistrick


NEW 7. Подарок для  SuspenS от  bistrick
На заявку 7.6.16 Наполеон/Илья, АУ 19 век. Илья агент 3 отдела Тайной канцелярии. 1 часть, 2000 слов.


Если вдруг вы хотите (и можете) сделать подарок фесту или любому из его участников (либо читателей), очно либо анонимно, то добро пожаловать!

Бонусы можно выкладывать в комментариях к этому посту вплоть до Старого Нового года (13.01.2018).

@темы: Новогоднее, фандомное, Снежный шар

И вот под торжественную музыку (ну ладно, ладно, под слегка фальшивое мурлыканье сэра Уэверли) в штаб агентства доставлен последний шарик!
Правда, начальник СБ так вошел во вкус распиливания трофеев, что распилил и этот шар... и вторая его часть до сих пор находится на экспертизе. Но самое главное - что шар найден, а значит, все части кода уже собраны!
Еще сутки с кодом будут работать дешифровщики, а потом...
а потом Наполеон Соло откроет дверь! Если, конечно, код подойдет.



Название: Три плюс два
(Три теракта, два агента; задача: предотвратить)
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Фандом: Агенты А.Н.К.Л. (2015)
Размер: будет уточнен позже
Рейтинг: видимо, тоже вскоре узнаем
Категория: ???
Персонажи, пейринг: Илья Курякин и Наполеон Соло уже появились)
Предупреждение: все персонажи принадлежат фильму «Агенты А.Н.К.Л.» (2015)
Подарок для oldmonkey

Развернуть 1 часть подарка

— Накануне Рождества в аэропортах всегда шумно и суетно, как на восточном базаре, — Уэверли провожал их с привычной ничего не значащей светской улыбкой, но фраза явно была «зелен виноград» — сам он оставался в офисе АНКЛ кем-то вроде дежурного руководителя. А Соло и Курякин выпросили себе по десятидневному отпуску и собирались сначала встретить Рождество у родителей Соло, а потом отпраздновать Новый год с семьёй Курякина. «В порядке культурного обмена и интернациональной дружбы», как написал Курякин в запросе на советскую визу для Соло. У самого Курякина бессрочная американская виза стояла в паспорте с тех пор, как — в ноябре 1963, три года назад! — они ухитрились, расследуя связи ТРАШ в Мексике, почти случайно наткнуться на информацию о заговоре в верхах ЦРУ — и спасти от покушения президента Кеннеди. После чего АНКЛ стал известен на весь мир. В следующем году в СССР ушёл в отставку Хрущёв, его сменил Шелепин и внезапно объявил новый курс — на сотрудничество в интересах человечества. За три года международные агенства, подобные АНКЛ, возникли почти во всех областях, где только можно было сотрудничать. Сейчас все новостные агентства захлебывались от восторга, расписывая новую программу ОБК — Освоения Ближнего Космоса. Два космических корабля, американский и советский, должны были стартовать одновременно и состыковаться на орбите, образуя международную космическую станцию. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», прокомментировал Курякин, когда его куратор настойчиво посоветовал «крепить дружбу и взаимопомощь между родственными спецслужбами КГБ и ЦРУ».

Лондонский аэропорт и впрямь напоминал базары Стамбула или Каира — движущиеся в разные стороны, переплетающиеся людские потоки, взволнованнные голоса, перекликающиеся на разных языках или интернациональным «Хей!» над головами толпы, чемоданы и баулы с пёстрыми наклейками, плывущие неспешно на багажных тележках. Не хватало только зазывал и продавцов воды. Вода, впрочем, продавалась в барах, как и более крепкие напитки. Распрощавшись с шефом, Илья и Наполеон как раз отыскали приличный на вид бар — насколько может быть приличным бар аэропорта — и заказали виски. Вдумчиво обсудили сравнительные достоинства шотландского и ирландского — и остановились на дымном и терпком островном «Лафройг». В баре были дубовые панели, приглушённый свет, пахло можжевельником — традиционные рождественские венки были развешаны по стенам. Уютно, посетителей немного, радио настроено на лёгкий джаз, а мельтешение аэропорта в предрождественскую неделю осталось за большими витринами тёмного стекла, выходившими на зал отлёта. Объявления о начале посадки сюда не транслировались, бармен сам выкликал: «Вена, вам пора! Нью-Йорк, ещё полчаса, повторить?» Илья кивнул — повторить. «Нью-Йорк» были как раз они и они откровенно наслаждались началом отпуска. Наполеон смаковал виски, Илья одними губами начал подпевать Луи Армстронгу: «Хватай пальто и шляпу, оставляй печали у порога, шагай по солнечной стороне улицы. Слышишь ритм? Это же твои шаги, бейби. Жизнь может быть такой сладкой на солнечной стороне улицы».

Идея провести Рождество у родителей в Мичигане вообще-то не нравилась Соло. Во-первых, он последний раз был там пять лет назад и не сказать чтобы соскучился. Небольшой городок Лэнсинг, гордо именовавшийся столицей штата, был нестерпимо скучен и консервативен. Наполеон до сих пор сомневался, стоит ли тащиться через Атлантику ради сомнительного удовольствия нарядить тощую ёлочку и поужинать с родителями стряпнёй из соседского ресторанчика.

Во-вторых, Наполеон не был уверен, что хочет показывать своих родителей Илье. Именно так, не знакомить Илью с родителями, а показывать их — ему. Илья, конечно, будет вежлив и предупредителен и скажет, что у Наполеона очаровательная мама, а отец умный и интересный собеседник. Сам Наполеон считал маму взбалмошной и романтично-экзальтированной — а что ещё можно сказать о женщине, назвавшей сына Наполеоном? Отец преподавал в местном университете историю искусств. В штате, снабжавшем кукурузой, зерном и свининой половину страны, сыновья фермеров не очень-то рвались знакомиться с шедеврами Возрождения. Самый высокий конкурс был на специализацию по агрономии, следом шли ветеринария и инженерное дело. Диплом магистра искусств не поможет починить сломавшийся в страду комбайн или определить, чем болен поросёнок. Отец любил поговорить о мещанстве и тупости, о непонимании гения толпой, о трудном пути того, кто выбрал духовные ценности — но сам даже не пытался перебраться в другое место, сжившись с ролью непризнанного таланта. Наполеон сбежал от всего этого, как только ему исполнилось шестнадцать. Сбежал через призывной пункт, война в Европе казалась ему не такой страшной, как двадцать три раза за вечер повторенная новость о снегопаде — местном аналоге тайфунов и землетрясений — или разговоры о том, что группу на курс «Восемнадцатый век в музыке и архитектуре» в зимнем триместре опять не удалось набрать, ох уж эти тупоголовые фермеры!

Как так получилось, что они решили «обменяться праздниками»? Был разговор о Рождестве. Илья такого праздника не признавал, как не признавал его и весь Советский Союз. Наполеон увлёкся, говорил о ёлке (ладно, ёлки наряжают и в СССР), о первой звезде, об ощущении волшебства, о волхвах с подарками и рождественской мессе, о детской вере в чудо, которая остаётся и поддерживает всю жизнь... «Вы сами не знаете, чего лишаетесь, Угроза».

Глаза Ильи светились той самой надеждой на чудо, детски-наивной и прекрасной. Он тоже вспоминал: бабушку, игрушки на ёлке — красноармейца в будённовке и балерину в пачке из папиросной бумаги — и даже признался, почти шёпотом, что однажды был в церкви на Рождество — в сорок первом, точнее, в сорок втором, но по церковному был ещё сорок первый, что-то там про старый и новый стиль; он не хотел идти, но бабушка попросила, и он стоял там, среди горящих свечей и золота икон, среди плачущих женщин, которые пришли просить у Бога защиты для своих мужчин, пока мужчины на фронте защищали их и Москву; а потом было так стыдно, он так и не признался, что был в церкви, ни друзьям не рассказывал, ни матери, никому, а вот тебе, Ковбой, сейчас рассказал почему-то.

Наполеон опомнился, когда решающая фраза «Поедем, покажу тебе наше Рождество» уже прозвучала. У Ильи было своё волшебство, только с ним Наполеон переставал контролировать слова и действия.

Сейчас он нервничал, да, немного. Не каждый день знакомишь напарника, большевика и красную угрозу, с родителями, которых не видел пять лет. Он нервничал и пил «Лафройг» небольшими глотками, размеренно, смакуя и перекатывая на языке, а хотелось проглотить залпом.

Когда Илья чертыхнулся и полез во внутренний карман куртки за коммуникатором, Наполеон почти надеялся, что это Уэверли и что отпуск сейчас отменится.

Сглазил.

— Канал Д, здесь Курякин, — произнёс Илья, затем приложил трубочку коммуникатора к самому уху, чтобы случайно оказавшиеся рядом гражданские лица не смогли подслушать разговор. Слушал минуты две, сказал «Понял, приступаем» и кивнул Наполеону на выход.
— Что там за пожар, Угроза?
— Всё по дороге, нам надо срочно на рейс до Вены, его задержат для нас. Бегом, Ковбой.

Устроившись в кресле бизнес-класса — Уэверли, однажды слетав с Ильёй эконом-классом и пронаблюдав его мучения, перестал ворчать про расход средств трэвел-бюджета — и отдышавшись после пробежки, Илья возмущённо зашептал:
— Ну что за люди эти экстремисты! Никакого уважения к чужим планам! Надо додуматься — планировать взрывы на праздники! Нет бы в рабочее время, всё не так обидно.
— Давай по порядку, Угроза.
— По порядку. Поступила информация. Какая-то группировка, связанная с ТРАШ — но не сам ТРАШ — собирается устроить взрыв в соборе Святого Стефана в Вене во время рождественской мессы. Потом на детской ёлке в Кремле. Потом в Эмпайр стейт билдинг — в новогоднюю ночь.

Действительно, никакого уважения.

tbc

@темы: Новогоднее, фандомное, Снежный шар

Товарищи, с наступившим вас тысяча девятьсот шестьде... Ой, то есть две тысячи восемнадцатым годом!
Успехов всем в новом году!
Удачных миссий и надежных напарников!

У нас на фесте есть кое-что новенькое.
К Пятому шару (миди "Ему снилось море") появились прекрасные иллюстрации - коллажи от  Леди Тьма!

Напоминаю, что по-прежнему открыт Тотализатор. Угадавший бОльшее число авторов получит приз!
После окончания феста агенты могут деанониться в посте тотализатора. А пока - угадывайте! Вне зависимости от того, участник феста вы или гость.
Напомню также, что начиная с 03.01.2018 можно будет приносить свои подарки фесту (опять же вне зависимости от того, участвовали вы в нем или нет): тексты, визуал, фанмиксы - словом, любой формат. Добрые пожелания также принимаются и приветствуются.

@темы: Новогоднее, фандомное, Снежный шар

развернуть 2 часть подарка
***
Наполеон привалился к красному лакированному боку родстера так, чтобы Илья несомненно его увидел. То была совершенно глупая и мальчишеская авантюра. Если бы из дома вышел кто-то из семейства Джакометти, они бы его узнали. Но Наполеон любил авантюры. Пускай и такие крохотные.
Из маленького серого прохода между домами вырвался Илья. Солнце резануло тротуар под его ногами, словно ознаменовав свободу. Такую же, впрочем, крохотную, как и выходка Наполеона. Это было видно по облегчённому и одновременно озабоченному выражению его лица. Портрет всё ещё был не закончен. Но сегодня Наполеон Соло брал кисть в свои руки и собирался расписать его день яркими красками.
— Где ты взял автомобиль? — первым делом поинтересовался его ответственный напарник, окинув тяжёлым взглядом карамельно контрастирующий с красным Ягуаром голубой костюм Наполеона. Глаза Ильи были удивлённо раскрыты, и, как бы Илья ни старался журить его, он не мог скрыть любования, выглядывая на автомобиль за его плечом.
— Не беспокойся, — спокойно ответил Наполеон с неуломивой игрой поведя уголком губ и поглядев на соблазнительно продефилировавших мимо француженок. — Не у Каролины.
И его слова стали лишь подтверждением мысли Ильи. Каролина выклянчила у своего мастера дорогущий подарок, и невыносимый Наполеон раздобыл себе Ягуар И-тайп 63-его года выпуска только для того, чтобы повыпендриваться перед ним, Ильёй.
Илья замер, вглядываясь его в спокойное лицо так, словно крайне упорно боролся с собой и не сдавал позиции. Он, конечно, понимал, что сам является венцом очередного дурацкого поступка Наполеона. И тот стоял в смиренном и весёлом ожидании выговора. Илья вздохнул.
— Kol’ rodilsya ya poetom, to celuyus’, kak poet*, — продекламировал он, и Наполеон был уверен, что это стихи.
В ответ на его слова он Илье ухмыльнулся и кивнул, приглашая в великолепный двухместный родстер. Но стоило ему лишь развернуться, как на плечо легла тяжёлая ладонь.
— Я поведу.
Илья оглядел красного красавца и посмотрел на него. Наполеон мгновение помедлил из чувства соперничества, но согласился с тем, что Илье просто тоже этого хочется.
— Так и быть, большевик. Сделаем пару кругов по авеню де Сюффрен. Но потом я отвезу тебя кое-куда. У меня для тебя подарок.
— Подарок? — спросил Илья так по-детски удивлённо, что Наполеон ещё мгновение мягко смотрел на него, наслаждаясь безобидным выражением на лице. Лучший убийца из КГБ, ну-ну. Он сам чуть ухмыльнулся, радуясь непонятной, но пёстрой радостью. Ничего уже после Ильи не будет, как прежде, понял он с пугающей своим безразличием ясностью.
— Да, — Наполеон глянул на время. — У нас полчаса.
Они стояли посреди улицы, и он обошёл сверкающий на солнце багажник и сел на пассажирское сиденье, но был уверен в том, что в глазах Ильи появилось что-то такое задорное и окрыляющее.
— Знаешь! — крикнул Илья, когда ветер трепал им волосы, а Париж мельтешил красками на обочине. — Нормальные люди только думают обо всяких глупостях, но не делают их.
— Покажи мне хоть одного такого, — отмахнулся Наполеон, вольготно раскинувшись в кабриолете и нахлобучив на нос солнечные очки.
— Ну в большинстве своём. Но ты правда уникум, ковбой.
Наполеон повернулся к нему, мелодраматично изогнув брови.
— Ты совершаешь столько безумств, сколько приходит тебе в голову. И это порой ужасно бесит, прям придушить хочется. Но иногда кажется изумительным.
Глядя на то, как Илья жизнерадостно рулит по парижской авеню, молодой, беззаботный, румяный, и как он улыбается, рассуждая о нём, Наполеон, конечно, думал, что совершает далеко не все приходящие в голову безумства — упаси Боже, — но тоже усмехнулся. И даже был немного польщён этим по-курякински своеобразном комплиментом.
— Почему бы, Илья, мне тоже тебя не нарисовать.
— Что? — удивился тот, покосившись на него с недоумением, потому что Наполеон завозился в поисках его блокнота. — Меня?
Наполеон нашёл и блокнот с ручкой, и фотокамеру.
— Ты рули и не отвлекайся от дороги. Мне нравится, как Эйфелева башня выглядывает у тебя из-за плеча.
Илья бросил взгляд на другую сторону, где в самом деле изысканно высилась Башня.
— Трясёт же.
— Трясёт, — признал Наполеон, уже наметив на исчерченной буквами, промятыми с верхнего листа, бумаге курякинский силуэт и руки на большущем, жёстком руле. — Но я справлюсь. На войне я постоянно рисовал, пока мы перебирались в грузовиках по развороченным дорогам. Чтобы не забывать о том, что в мире существует что-то кроме неё.
Илья посмотрел на него внимательно и кивнул.
— Ну раз так, — согласился он через мгновение.
А Наполеон поднял фотокамеру и уже хотел было сделать снимок, но раз — и они промчались мимо желанного кадра, стремительного, как жизнь. Ему осталось лишь запечатлеть его в памяти. Илья Курякин, Париж, сентябрь 64-ого.
Плёнка в камеру была вставлена новая, и, постучав по счётчику пальцем, Наполеон спросил:
— Ты ведь фотографируешь портрет? Прояви плёнку.
— Зачем?
— Я хочу посмотреть.
— Это я понял, ковбой. Зачем?
— А зачем ты его фотографируешь?
— Ну я покажу его Габи, — смущённо улыбнулся он.
Быстро намётанный, по-экспрессионистски кривоватый Илья вёлв4 шикарную машину по шоссе вдоль небрежно брошенной на рисунок Эйфелевой башни. Как на открытке. Их будни — калейдоскоп потрясающих событий и мест. Многое из этого обычные люди мечтали пережить хотя бы раз или два в жизни. А у них было всё и сразу. Что толку задумываться о цене? Это не то, что они могут изменить.
Наполеон взглянул на великолепного Илью Курякина, далёкого, ломаного русского и подумал: неужели когда-нибудь ты навсегда вернёшься в свою страну Советов?
А потом сам сел за руль и отвёз его в парижскую оперу.

***
Губы Ильи были приоткрыты, и он замер, подобно крошечному, восхищённому блеском Солнца ростку.
Илья выглядел потрясённым и даже подавленным. Будто бы всё величие грандиозного здания Гранд-Опера́ навалилось на него разом вместе с хрусталём шеститонных люстр, бронзовой плеядой могущественных композиторов и ансамблем музыкальных аллегорий, будто зажало в мраморных стенах и бросило на лестницу под взгляды богов Олимпа, взирающих со сводов тридцатиметрового потолка.
Наполеон коснулся его между лопаток. В это время здесь не было никого (кроме разве что Призрака оперы), и он позволил своей руке не таиться. Илья повернулся и поглядел широко раскрытыми глазами, в которых заворожённо пылали распахнутые чёрные зрачки.
— Тебе нравится? — спросил Наполеон надтреснутым голосом, потому что сам оказался поражён реакцией Ильи.
Гранд-Опера́, кажется, в самом деле могла свести с ума всем кричащим блеском необарокко (Наполеон бы многое отдал за чертежи архитектора, ух как бы хорошо он их продал!), но ведь Илья не впервые в подобном месте. В России также есть великолепные памятники ушедшей эпохи, чего стоит один Эрмитаж. И всё-таки зрачки Ильи взорвались экстатически, а выражение лица… он видел подобное всего единожды — когда бросил ему часы с отцовской гравировкой.
— Великолепно!.. — с чувством прошептал Илья.
Наполеон и сам был как пьяный. Это… всего лишь одно ошеломительное здание, крупица из целого мира, по которому он мог промчать Илью на Ягуаре. Он бы мог дать Илье большее, чем то, о чём мечтал сам. Казалось, протяни руку и скинь с его шеи советский ошейник, возьми себе, забери его из той жизни.
И он заберёт, этого русского мальчика, маленького, грустного, потерявшего отца, сломленного до приступов гнева. И отдаст ему всё лучшее, что у него только есть и может быть.
— Это не то, ради чего я привёл тебя сюда.
Илья внимательно, с видом лобопытнейшего школьника, разглядывал лепнину и крепкие изящно выгнутые перила и посмотрел на него растерянно, словно спрашивая: что мы делаем в опере в два часа дня?
— Но если ты хочешь, думаю, после нам разрешат осмотреться.
— Хочу, — просто кивнул Илья, глядя с восторгом и благодарностью. Что-то внутри Наполеона плясало в ответ на эти эмоции в его глазах. Эмоции, подаренные им, вором Соло.
Он провёл Илью через лучезарный водоворот ротонд и залов и остановился возле входа в ложу, где их уже ждал его приятель Клод. Разумеется, в Гранд-Опера́ у Наполеона были ниточки, за которые при большом желании можно было потянуть, чтобы зайти взглянуть на громкую премьеру за день до неё самой.
Клод проводил их вниз, по бесчисленным лестницам и проходам, словно путая и поражая каждым новым уголком этого шедевра архитектуры, ко входу в партер. И Наполеон только бросил на Илью живой предвкушающий взгляд прежде, чем войти в зрительный зал, где кипели последние приготовления и сновали сотрудники в таких же припылённых, как и у Клода, халатах.
Они прошли под позолоченными рядами балконов, и, как только стал виден плафон в центральной части потолка, Наполеон даже не стал жадно его разглядывать — вновь обернулся к Илье. Как раз в тот момент, когда он задрал голову и на его лице, расписанном полутенями и отсветами, проступило неповторимое выражение неверия, узнавания, радости и восхищения.
— А-а, Шагал**! — догадался он, и его губы растянулись в широчайшую улыбку, оголив белоснежные красивые зубы.
Сердце Наполеона билось, как сумасшедшее. Он стоял, словно ноги его сами стали бронзовыми, и не мог отвести глаз от абсолютно счастливого Ильи. Вокруг торжествовало бархатно-золотое великолепие зрительного зала, помпезная роскошь «стиля Наполеона III», изумительно сплетённая с неповторимым авангардом Марка Шагала, такого же выходца из далеких славянских земель, как и Илья, а он, Наполеон, не видел ничего вокруг. Его разум поплыл и растёкся раскалённым солнечным светом. Перед ним было лишь ярко улыбающееся лицо Ильи. Хоть бы весь мир мог смотреть сейчас на шедевр Шагала, а Наполеон всё равно бы смотрел на Илью.
Его искристо-светлые глаза с ненасытностью разглядывали цветное зеркало шелков и блеска драгоценностей, как слышал Наполеон, мастер охарактеризовал свою работу. Совсем скоро это «зеркало» будет отражать весь лоск и шик грандиозной публики. Илья опустил взгляд и посмотрел прямо на него, Наполеона. Ведь тот всё ещё стоял и глядел исключительно на него. Илья улыбнулся, восторженно и тайно, словно только ему, словно не было в зале больше людей, которые так же могли насладиться шагаловским плафоном.
— Мы можем пройтись, — услышал Наполеон собственный голос. Профессионал в нём разбудил и попавшего под морок момента романтика. Он поманил Илью рукой и развернулся наконец, взглянув с любопытством наверх и двигаясь по проходу, чтобы разглядеть все углы и детали, музыкальные произведения и достопримечательности города в зазеркалье волшебного мира.
— Советую подняться на балкон и изучить работу оттуда, — предложил Клод, тоже приободрившийся оттого, что он кого-то настолько обрадовал.
Наполеон сказал ему, будто Илья сам вырос на родине художника. Да и по виду Ильи нельзя было сомневаться: он вне себя от восторга.
Они прошлись по рядам, кружа по партеру, словно сами были танцорами, и поднялись на балкон, обойдя его из одного конца в другой. Оказывается, для счастья действительно нужно было немного: просто сделать Илью настолько радостным.
И когда они стояли наверху в красном бархате балкона, сопровождённые лишь вековой торжественностью, Илья коснулся его опущенной рядом руки, поглядел косо и едва заметно улыбнулся ему, молчаливо и ласково.


***
Фотографии в кювете проступали быстро, и Наполеон впился в темнеющие линии кадров нетерпеливым взглядом. Он уже видел портрет вживую, но что-то в нём — в его дальней глубине — требовало распечатать эту плёнку.
— Хочешь, — сказал Илья негромко, следя взглядом то за ним, то за бумагой в растворе проявителя. — Могу представить тебя ему.
Проявитель, кстати говоря, Илья химичил сам. В Европе он бы легко мог купить достойный продукт, но, как у них, у русских, говорится, привычка — вторая натура. И Наполеон находил это очаровательным.
— Кому? — даже не подняв глаз, переспросил он.
— Джакометти.
Наполеон еле сдержал ухмылку и поглядел на наивного большевика с нежностью. Как на забавного ребёнка. Красный свет играл с его лицом визуальные шутки, расплываясь на лбу и щеке, словно даже ему было позволено писать свой портрет Ильи Курякина. Тот и сам глядел на Наполеона пристально. Ресницы дрогнули, прокатив внушительную тень по алым скулам. Она завалилась в ямочку на подбородке, когда Илья едва уловимо наклонил голову.
— Как снисходительно с твоей стороны, — с беззлобной улыбкой ответил Наполеон, любуясь им, как юношей Праксителя. И, судя по чуть изменившемуся выражению лица Ильи, тот это заметил и ему это понравилось. Он стоял близко, смотрел с истомой, и губы были слегка приоткрыты. Между ними тоже разливалась соблазнительная влажная тьма.
— Ну моё дело предложить, — хрипло ответил он, бегая быстрым взглядом по его, Наполеона, лицу.
От яркости света черты терялись, и они могли показаться друг другу незнакомцами. Но красный будоражил кровь, обволакивал маленькую комнатку, стихийно превращённую Курякиным в фотостудию, и как будто бы забирал её в скобки ото всего остального мира.
Когда прозвонил таймер, Илья поддел фотографию щипцами и переложил её во вторую кювету. Наполеон впился в неё хищным взглядом. Уже сейчас было отчётливо видно кадры. И, пожалуй, от этой затеи он больше всего ждал именно этого. Пилотный лист со всей плёнкой разом, чтобы Илья выбрал, какие ему печатать снимки, а Наполеон посмотрел на всего его пятнадцать дней с Джакометти.
Заключённый в мелкие окошки кадров портрет казался почти одинаковым и всё же — неуловимо отличался. Наполеон склонился над ванночкой и испытующе разглядывал знакомое и чужое разом лицо, не по-курякински широкие плечи, его большие руки, сложенные замком между ног, и всё — в ореоле клубящейся мглы. Портрет настолько им завладел, что он и вовсе не обратил внимания на несколько других снимков Ильи с улицы. Он даже перестал замечать самого Илью, стоящего рядом с ним и делящегося с его плечом теплом своего тела.
— Пусти, — попросил тот, и Наполеону пришлось подвинуться, чтобы дать Илье переместить фотографию в следующую кювету. — Для Габи я, наверное, распечатаю финальный вариант. Или ты хочешь что-то?
Он и сам склонился над пробником, очевидно, выбирая что-то из уличных кадров. Только теперь Наполеон обратил на них внимание. Там были здания, моменты будничной жизни парижан, кажется, какое-то кафе и Каролина.
— Каролине будет приятно, — подсказал он, снова поднимая взгляд на Илью.
— Да, — отозвался тот, глядя так, будто бы только этого и ждал.
Подсвечивалась лишь половина его лица, вторую — поглотила тень. Она замысловато ложилась в складки ярко светящейся рубашки, выделяла кадык и ключицу. Пуговицы сверкали, как рубиновые кремлёвские звёзды. В комнате пахло химией, но, казалось, он всё равно мог почувствовать привычный запах Ильи. Фантомный, родной. Искристый жар его тела и напряжение, запрятанное в мускулах, всё до последнего вольта направленное к нему, Наполеону.
— Он на тебя совсем не похож, — заметил тот, фыркнув.
Илья пожал плечом.
— Ну это же авангард, — он неловко усмехнулся, забликовав зубами, и Наполеону захотелось провести языком между этих контрастных губ. У него звонко стучало сердце. — Ты сам сказал, я в искусстве ni v zub nogoy, но он вроде и не обязан быть похожим.
Едва ли можно было разглядеть что-то по отпечаткам плёнки, а вот поймать Наполеона на том, что он уже видел настоящий портрет — да. Но Илья не обратил внимания. Он вытащил фотографию и опустил её в воду, чтобы промыть. А Наполеон отошёл к фотоувелечителю и прислушался к собственным чувствам.
Он и сам до конца не понимал, почему для него всё это стало так важно. Вдруг подумалось о том, как сидя в Нью-Йорке и перестав получать от напарника чёткие объяснения происходящего здесь, в Париже, он не мог и представить, что и сам увязнет в этой истории.
Илья звонил ему раза три, один раз прямо от Джакометти. Он тогда на стенку лез, и всё равно в его голосе звучали особенные чуть хрипловатые ноты, от которых Наполеон на другом конце света чувствовал, как в загривок вгрызаются мурашки, и начинал по нему тосковать.
Жизнь в тёмной комнате не могла быть настоящей. Или напротив — ничего не могло существовать за её пределами. Большие и ласковые руки Ильи бликовали на свету и мазали разум, путая зрение. И почему-то во всей этой власти красного Наполеону захотелось взять угольный карандаш и рисовать им чёрные-чёрные глубокие изгибы и углы, вжимая его в бумагу так сильно, чтобы он начал крошиться и даже сломался.
Илья навёлся на резкость на фотоувеличителе, похожем на чёрный готический улей, выставил время на цифровом реле, выключил пилотный свет, прикрывая его красным фильтром, чтобы не засветить фотобумагу, и сделал ещё два пробника на маленьких отрезках. На четыре и семь секунд. Подбирал экспозицию на лице Каролины. Наполеон следил за рутиной молча и заворожённо. Пальцы Ильи работали нежно и ловко, и Наполеон подумал, что хочет поиграть для него на пианино.
В ванночке с водой промывался лист с семью окошками портрета, и от этого контраста: настоящего портрета в серых тонах, того, что, возможно, никогда не увидит завершения в студии художника, и этих, озарённых алым солнцем студии Ильи, — у него плыло сознание.
Они сами сейчас будто бы находились внутри картины, и некий неизвестный мастер поместил их в этот красный мир изумительным хитросплетением сюжета.
Как-то Габи в запале сказала:
— Да если бы не А.Н. К. Л.!..
И Илья, сидя усталый над перевёрнутым деревянным ящиком от бутылок вина, превращённым ими в стол для стихийного брифинга в поле, и даже не подняв глаз, спокойно ей ответил:
— Ладушка, — а он часто называл её каким-нибудь диковинным русским словом. — А.Н. К. Л. здесь не при чём. Всё у нас с вами началось с того, что мы с ковбоем одновременно вышли на тебя в Берлине.
О, а эвакуацию Габи провести тихо не удалось. По ёмкому выражению Сандерса, они поставили на уши весь Восточный Берлин. И эта операция вошла в анналы разведки как весьма громкое дело. Их знакомство.
Чтобы потом они двое оказались даже не в этой удивительной комнате, а где-то намного-намного дальше. Впрочем, Габи они тоже полюбили, она также стала частью целого и каждого, просто несколько иначе, чем они друг для друга.
Наполеон мысленно закладывал чернющие тени своим угольным карандашом в ярёмной впадине Ильи, под его кадыком, между губ, в штрихах ресниц и нежно коснулся бумаги на месте шрама.
Илья спроецировал потусторонний негатив Каролины на фотобумагу, и она проделала знакомый путь из одной кюветы в другую. Наполеон отвернулся, задумчиво разглядывая две проявленные плёнки. Что видел Илья в Париже до него?
А потом его обняли большие руки, в плечо ткнулось тепло подбородка, а к ягодицам прижался твёрдый жар.
— О, — довольно выдохнул он и ухмыльнулся.
Илья пристроился к нему сзади, наверняка, без особого интереса глядя через плечо, что он делает, и откровенно притёрся оловянным членом, налившимся тяжестью желания. У Наполеона пульс пустился вскачь и окончательно потяжело в собственном паху.
Илья даже ничего не говорил, просто дал показать, что хочет его, немедленно и сильно, стал водить носом по уложенному затылку и склонился поцеловать — прикусить! — за загривок. Наполеон подался к нему назад и довольно захрипел. В тёмной комнате поддерживалась определённая температура, но ему показалось, что воздух разом раскалился и высох, как в самый солнечный день в Стамбуле.
— Бриолином пахнешь, — низко сообщил Илья, опалив дыханием раковину уха. И голос его пророкотал так, словно он говорил о чём-то ужасно приятном.
Наполеон развернулся, взглянул в глаза смело и весело. Пьяные, распятые зрачками. Близкое, выхваченное красной маской лицо, лишь глаза, нос и губы. Гипнотический момент.
Руки Ильи легли на его брюки, потащили первую пуговицу, коснулись второй, и он вдруг весь замер, напрягся. А потом рычаще выдохнул и ткнулся лицом ему в шею, как пёс.
— Я сейчас.
Наполеон неохотно отпустил, чуть наклонил голову, глядя с любопытством и недоумением. А Илья тяжело перевалился, сделав несколько шагов в небольшой комнате, и сунулся помыть руки под остатком чистой, нетронутой воды. Наполеон усмехнулся и поправил неприятно упиравшийся в ширинку член. Его заботливый мальчик. Хотя он и был чутко аккуратным в работе и не тронул химикаты, всё равно решил, что стоит помыть руки прежде, чем прикасаться к нему, Наполеону.
Рубашка смотрелась на нём чужеродно. Наполеон и сам не мог подумать, что начнёт скучать по его водолазкам. Но он вдруг понял, что ему нравилось в Илье многое, что совсем не цепляло раньше, и вот все его мелочи — в особенности. Он был таким, каким был, и другого Наполеон не желал.
— Хочу ехать с тобой ночью по двухполосной дороге через лес куда-нибудь далеко-далеко, — низко заявил Наполеон, не сводя глаз с его прекрасной спины и узких бёдер.
— Чего? — весело спросил Илья, обернувшись к нему. Он вытер руки и откинул полотенце, умудрившись сделать это вполне аккуратно.
— Ночью, с тобой вдвоём, — стал повторять Наполеон и прислонился поясницей к столику, потому что Илья ступал к нему неотвратимо и магнетически. Он говорил и улыбался, глядя на своего сильного большевика с предвкушением. — По длинной дороге. Чтобы над нами были звёзды, а вокруг нас — лес. Сосновый.
Понял Илья его романтический бред или нет, но он фыркнул с улыбкой, и руки его очутились на его, Наполеона, бёдрах. Они оба действовали синхронно, и Наполеон быстро оказался выпотрошен из брюк, как картофель из мундира. Так, по крайней мере, всегда действовал Илья, когда расходился и намеревался играть по-своему, хоть убей. Словно автомат разбирал: строго, технично, быстро, Руки, впрочем, его иногда не слушались, путаясь в пуговицах. Но не сегодня. Он достал Наполеона из штанов и обнял, проскользнув пальцами к его смятым столом ягодицам. Откуда-то это невыносимое совершенство уже наколдовало лубрикант.
Наполеон не удивился, подавшись к нему согласно, и русский медведь сжал его за ляжку и потащил на себя, с неистовой силой закинув на свои бёдра и боднув спиной о стену. Сегодня было так. И, может, по пути в парижскую оперу, Наполеон и думал, как сам вечером разложит Илью на смятых простынях, благодарного, размлевшего красавца, улыбающегося ему открытой улыбкой и жаждущего, чтобы он, Наполеон Соло, трахнул его, как ему только вздумается, — но был совсем не против и обратного.
Потому что Курякин был равно хорош, как в деле, так и в сексе. Ведь он не зажимался и отдавал всего себя. И, честно говоря, сидя с ним в том берлинском кафе, Наполеон бы никогда так не подумал.
Если вот таких делали за Железным занавесом, то можно было и смириться с некоторыми трудностями в общении с ними. Но жадно подаваясь ему навстречу, Наполеон глядел на его выхваченное алым светом лицо и думал, что Илья Курякин — один такой на всём белом свете и тот, ему достался.
— А потом, — хрипло заговорил Наполеон, потому что было сложно говорить, сбиваясь с дыхания на стоны, но он говорил, — я бы трахал тебя в этой машине, как старшеклассницу. И звёзды были бы тебе небом в алмазах.
Илья окинул его выразительным взглядом, вполне смиренно вопрошающим, можно ли не пиздеть хотя бы во время секса, на что Наполеон, откровенно запрокинувший голову, словно подставляя горло под поцелуи и трахею под удар, продолжил в красках расписывать, что бы ещё он сделал с Ильёй. И Илья, не слишком способный поддерживать беседу, только выдавил, нанеся ему неожиданное туше:
— Про небо в алмазах это Чехов придумал***.

***
По всему телу разлилась пленяющая нега. Наполеон часто думал, что, наверное, именно так чувствует себя Илья после его приступов. Как после оргазма. Тело ватное, приятно гудящее, под кожей жар, на ней — холодок. Хочется вытянуть спину, запрокинуть голову и полежать. Ни до чего нет дела, всё отошло на второй план.
Илья унёс фотографии в ванную, и там мощно шумела вода, вымывая из бумаги химию. Наполеону казалось, что небо над Берлином стало ясным и безоблачным до самого горизонта.
Застучала оконная рама, и он вскинулся, обернувшись к задождившемуся Парижу. За балконной дверью, к которой он пару дней назад прижимал Илью, дождь шёл стеной, вторя шуму из душа. Наполеон поднялся, перебросил ноги, как по нотам ступил, и закрыл балкон, толкнув в сторону штору.
Пелена дождя накрыла город, пряча французское небо в дымке, такой свежей, что она отозвалась бодростью в его душе. Наполеон направился в спальню переодеться и вернуть себе достойный вид. Русский медведь измял его, бесстыдно блуждая по телу руками. А руки у него были восхитительные, и Наполеон ухмыльнулся острому воспоминанию о них.
Он, в основном, сам любил быть главным. Жизнь и так давно отобрала его свободу, чтобы ещё и в постели он кому-то подчинялся. Ему самому нравилось доставлять наслаждение. Становиться для партнёра зарёй среди зимы, запоминаться. Но и от того, чтобы самому получить удовольствие он никогда не отказывался. Да и с Курякиным, казалось, он вообще уже ни от чего не откажется, если тот будет улыбаться ему так благодарно и искренне, как сегодня в опере.
Он как раз стащил с себя жилет и брюки, выпрыгнул из носков и расстегнул рубашку, когда русский медведь снёс его ещё одной неотвратимой волной и повалил на постель.
— Илья! — возмутился Наполеон, которому совсем не нравилось быть веткой, захваченной течением.
Выяснилось, что Илья уже успел переодеться. Его длинный сильный корпус обхватывала знакомая кофейная водолазка. Будто бы он мысли Наполеона прочитал и знал теперь, как тому этого не хватало: Ильи Курякина, русского гэбиста, немногословного и очень верного, а не любого из тех восхитительных мужчин, которых ему приходилось изображать на заданиях.
Мелькнула коленка в серых брюках, Илья навалился на него, протаскивая по постели до самого изголовья — будто бы добычу в свою медвежью берлогу. Втянул запах от его шеи по-пёсьи и довольно выдохнул, тяжеленный и жаркий. Но это был Илья от первой и до последней линии, которые Наполеон так жаждал перенести на бумагу. Он поднял руки, касаясь светлых волос и загривка, накрывая пальцами мощную шею и трогательный отрезок не прикрытой воротом водолазки кожи.
— Почему ты мне никогда не позируешь, Илья? — спросил он, отстранившись и чуть склонив голову набок.
Илья смотрел на него так долго и пристально, что Наполеон подумал: какой же ты, Соло, проваленный шпион. Его читают, как с лёгкостью соблазнённый объект.
— Oh gore ty moyo lukovoe! — выдохнул Илья, резюмируя всё то, что, очевидно, видел в нём.
— Эй! — разобиделся Наполеон на такое заявление. Больше оттого, что не хотел, чтобы его видели насквозь.
— Скажи мне на милость, ты поэтому такой невыносимый всё это время? — спросил Илья и улёгся гирей ему на грудь.
— Невыносимый? — возмутился Наполеон, выразительно вскинув бровь. — Это так ты ценишь мои ухаживания?
— Я тебе не девица, ковбой. Чтобы пасть к твоим ногам от впечатлений.
Безусловно, Наполеон так и не думал. Что вот он сводит Илью на громкое открытие русского художника, и тот будет покорён.
— Нет. Ты мой Марс, — выдохнул Наполеон с восхищением и рокотом в голосе.
Илья улыбнулся, лёжа на его груди.
«И моя Фернанда», — подумал он, но благоразумно промолчал. Потому что и сам понимал, что ревнует Илью, как Пикассо Фернанду Оливье: безжалостно и страстно.
Казалось, что могло быть такого в этом скромном советском мальчике, далёком, непонятном, таком простом, созданном в одной из самых странных стран на свете, что сводило его, Наполеона Соло, с ума? Но в нём было всё.
Десятки женщин, стоило им попасть на орбиту Наполеона, сгорали в ней навсегда. И вот он сам лежал, распростертый под лучшим советским агентом, глядел в голубые глаза в виньетке пышных ресниц и признавал своё полное поражение. Он в самом деле был никудышным агентом.
— Мятежная ты душа, ковбой, — сказал ему Илья, опираясь на локоть и внимательно разглядывая его лицо.
Он провёл большим пальцем по его губе, и Наполеон согласно его палец закусил.
— Тебе нравятся такие, — в масть ответил он. — Перевоспитать хочешь.
— Не хочу я тебя перевоспитывать, — нахмурившись отмахнулся Илья.
Может, и не хотел, кто его знает? Наполеон взял его запястье в руку и поцеловал линию сердца на ладони. А Илья вдруг вспомнил ещё несколько строчек из какого-то русского стихотворения:
— …К ложу земного царя и посланницы неба, — хрипло прочитал он. —
С первой денницей взлетев, положила она, отлетая,
Жёлтую розу на тёмных кудрях человека:
Пусть разрушается тело — душа пролетит над пустыней,
Будешь навеки печален и юн, обручённый с богиней****.
Наполеон тоже впечатлительной девицей отнюдь не был, но Ильёй восхищался. Марс, подумал он нежно, бог войны. Это лишь видимая часть твоя.
— Это о музе, — тихо сказал Илья и застенчиво улыбнулся. — Лежи здесь.
Он провёл рукой по волосам Наполеона, так, словно вплёл в них фантомную жёлтую розу, и, бодро подскочив с кровати, унёсся прочь. Наполеон вздохнул, сетуя, что ему не дали надеть свежую рубашку, а потом уголки его губ вздрогнули в улыбке, и он, прокатив взгляд по комнате, заваленной их общими вещами, посмотрел на дождливое небо в окне. Для него дождь был обновлением.
Илья принёс свою фотокамеру, оставленную ими в тёмной комнате, и сразу наметился на него.
— Что ты хочешь? — заворчал Наполеон.
— Сделать твой фотопортрет, eshyo odin moy neschastnyj tvorcheskiy drug.
Наполеон лежал перед ним, покрытый наполовину рубашкой и белыми складками разворошённой постели, кудрявый, зацелованный с мучительно-соблазнительным засосом, выглядывающим из-за мягкого воротничка, и, прищурившись, притягательно потянулся.
А Илья отодвинул камеру от лица и хмыкнул, усмехнувшись.
— Что смешного? — подумал было оскорбиться Наполеон.
Илья забрался на постель на колени, но не спешил снова выставлять кадр.
— Знаешь, по тебе всегда видно, когда у тебя недавно был секс.
— Вот как? — брови Наполеона подлетели высоко и вздорно. — Не знал, Курякин, что ты следишь за моей интимной жизнью.
— И не приходится. Ты после секса ещё два дня другой.
Наполеон молча состроил выразительную мину.
— Ты всегда страшный щёголь. Но, зуб даю, после секса чувствуешь себя просто царём. Красивый американский франт. Но делаешь себе послабление. Волосы, — сказал он с улыбкой, белозубой и ласковой, — например, укладывать не станешь.
Наполеон впервые слышал такое мнение, но прекрасно его понял. После секса он в самом деле чувствовал лёгкость ещё пару дней. Чувствовал себя царём? Смешной Курякин. А чувствовал! И как наряжался, так и наряжается, но правда мог позволить себе немного небрежности. Не доводить образ до превосходства, ощущая его и так — изнутри.
— Какой наблюдательный комми, — улыбнулся он обольстительно. — Всегда знал, когда мне перепадало?
Илья повёл плечом, беззаботно и равнодушно. Потом посмотрел через камеру и признался:
— Мне очень нравится твоё лицо. Скажи честно, у ЦРУ есть особая папка. «Красивые агенты». И ты во главе? Такие черты. Хорошо тени падают. Это для фотографии очень важно. И твоя гротескная мимика! Это что-то.
Наполеон чувствовал себя так, словно ему в войну лишний кусок мыла достался. Илья считал его красивым и, оказывается, всё это время тоже хотел создать его портрет. На фотобумаге.
«Иронично, — подумал он и откинулся на спинку кровати, позируя с естественным изяществом, — что я его так и не нарисовал».
Илья сделал снимок, запечатлел этот восхитительный момент. Наполеон: молодой, красивый, лежит в его, Курякина, постели в Париже и глядит на него честно и довольно.
Джакометти непременно допишет свой многострадальный портрет, с этим Наполеон смирится. Да и у него самого ещё столько времени впереди. Илья будет принадлежать ему весь, и на бумаге, и в жизни.
А Илья отложил камеру и лёг рядом на бок, складки одеяла скрыли его лицо, и он выглянул оттуда на Наполеона, как ребёнок. Поднял руку, положив её ему на живот, и спросил низко:
— Ковбой. Давай, если нам дадут отпуск, вместе проведём Novyj God?
Наполеон улыбнулся, провёл рукой по лицу и тихо усмехнулся.

Конец.

Примечания:
В эпиграфе, строчка отсюда же - название.
Аи — собирательное название французских шампанских вин из винодельческого центра Аи.

«К Музе» Александр Блок
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой…
И когда ты смеешься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг. Зла, добра ли? — Ты вся — не отсюда.
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты — и Муза, и чудо.
Для меня ты — мученье и ад.
Я не знаю, зачем на рассвете,
В час, когда уже не было сил,
Не погиб я, но лик твой заметил
И твоих утешений просил?
Я хотел, чтоб мы были врагами,
Так за что ж подарила мне ты Луг с цветами и твердь со звездами —
Всё проклятье своей красоты?
И коварнее северной ночи,
И хмельней золотого аи,
И любови цыганской короче
Были страшные ласки твои…
И была роковая отрада
В попираньи заветных святынь,
И безумная сердцу услада —
Эта горькая страсть, как полынь!

*из стихотворения С. Есенина
** Шагал в парижской опере www.m-chagall.ru/raboty/plafon-parizhskojj-oper...
*** Небо в алмазах (с) А. Чехов, «Дядя Ваня». Насколько автор понимает фраза действительно впервые появилась в произведении Антона Павловича. А если и нет, то Илья вполне может и ошибаться, это даже мило.
**** из стихотворения А. Блока

@темы: Новогоднее, фандомное, Снежный шар

Шестой шар! Все ближе и ближе Новый год, сейф с коллекционным алкоголем и елочка с подарками!

" />

Название: Конфабуляция
Автор: засекречено до 02.01.2018 включительно
Размер: миди, ~5350 слов
Пейринг/Персонажи: Наполеон, Илья
Категория: джен
Жанр: юмор местами
Рейтинг: PG
Предупреждение: Автор не имеет сколько-нибудь глубоких познаний ни в одной из областей, которые затронуты в тексте. Кроме чувств, эмоций и совершения глупостей.
Автор понятия не имеет, продавали ли кофе навынос в нью-йоркских кафе в 60-е годы, как открывать сейфовые замки, каков механизм амнезии и как именно действуют амиталоподобные вещества. Название препарата взято с потолка. Идея фика заимствована из фильма Гарри Маршалла “За бортом” (1987 г.) В роли Курта Рассела Илья Курякин, в роли Голди Хоун Наполеон Соло. Озвученные Наполеоном требования к качеству икры - прямая цитата из фильма.
Подарок для  bistrick

Развернуть подарок

Встреча двух личностей подобна
контакту двух химических веществ:
если есть хоть малейшая реакция,
изменяются оба элемента.
© Карл Густав Юнг

Соло с его сибаритством допекал Илью в Германии и Риме, достал до печенок во время стамбульской и парижской миссий, но апофеозом стала командировка в Нью-Йорк. Нет, в том, что касалось дела, он был профессионален ничуть не менее Ильи. Но беда в том (и Курякин сознавал, что это только его личная беда), что профессионализм Наполеона Соло не включал в себя такие понятия, как полная преданность работе, самоотречение и готовность пожертвовать сиюминутными удовольствиями. Нет, это был профессионализм совсем иного сорта: допускающий флирт с красоткой-администратором в Кларидж-Отеле, тарталетки с икрой в кафе де ля Пэ и долгое, вдумчивое изучение антикварных коллекционных статуэток, не имеющих ни малейшего отношения к текущей миссии. Возможно, прояви Илья столь же эпикурейские наклонности и позволь он себе подобные выходки, миссия и не провалилась бы, но точно была бы поставлена поставлена под удар. Если один напарник сибаритствует и в ус не дует, другой должен быть собран и всегда начеку. Да и не было у Ильи потребности в столь вызывающем эпикурействе. Беда же разведчика Курякина состояла в том, что пока Ковбой любезничал с красивой девушкой в лобби отеля, Илья, скорчившись в три погибели, сидел в вентиляционном коробе, ожидая сигнала от напарника. Для миссии было не столь уж важно, пятью минутами раньше или позже прозвучит этот сигнал. Но для затекших ног и под невыносимым углом согнутой курякинской шеи эти пять минут (как и еще пять, и пять последующих… чертов Ковбой!) были очень даже важны. А пока плотно пообедавший Соло на открытой веранде парижского кафе под сенью зеленого навеса наслаждался пейзажами Девятого округа, Илья прохаживался в переулке, наблюдая за окрестностями, втягивая бурчащий живот, опасаясь солнечного удара и горько сожалея об отсутствии любимой кепки, которую напарник потребовал оставить в номере “в целях конспирации”. Из переулка он прекрасно видел, что встречу давно пора было заканчивать. Ковбой уже обо всем переговорил со своим визави: тот курил, откинувшись на спинку стула, а Соло… Соло ел своих рябчиков с ананасами. Или тарталетки с икрой. Или что-то еще, Илье было уже наплевать. Вот Ковбой отложил салфетку, вновь заговорил с вдохновенным видом. На какую-то минуту уличный шум затих, и до слуха Курякина отчетливо донеслось:
- Икра должна быть круглой, твердой, правильного размера. Она должна таять во рту. В нужный момент.
А потом, уже в отеле, в ответ на упреки Ильи Соло только вскинул брови в насмешливой гримасе:
- Я? Затягивал встречу? Мой безнадежно советский друг, художник чувствует, когда нужно нанести последний штрих, а я чувствую, когда именно в разговоре должна быть поставлена точка. Я бы предложил тебе пойти на встречу с Прюнье вместо меня, но боюсь, что ты вызвал бы у него подозрения. И вообще, кафе де ля Пэ для советской разведки всегда было неудачным местом. Возможно, я уберег тебя от судьбы Гроссфогеля.

Спустя полгода судьба и воля начальства привели их в Нью-Йорк. Ковбой там расцвел, словно растение, высаженное в подходящую почву. Все его буржуазные привычки и пороки расцвели вместе с ним.
И на этот раз Илья тоже оказался в наружном наблюдении, заняв стратегическую позицию в узком коротеньком переулке. С одной стороны от него находился антикварный салон, где Соло должен встречаться с объектом. С другой - витрина кофейни, украшенная к Рождеству. Среди открытых коробок с шоколадом и печеньем высилась наряженная ель, оленья упряжка несла Санту, мерцали огни, ангел покачивал крыльями и осыпал оленей искусственным пушистым снежком. Соло уже битых два с половиной часа торчал в антикварном салоне. Илья с букетом замерзающих и замерзших до стеклянного состояния, несмотря на упаковку, цветов делал вид, что ждет девушку. Девушка, конечно, опаздывала. Соло тоже не спешил. Илья посматривал то в витрину антикварного, то в сторону кофейни. Он пересчитал уже, кажется, все волоски в бороде Санты и все пятнышки на боках оленей.
Сгущались сумерки, иллюминация становилась все ярче, а уличный воздух - все морознее. Он наждаком застревал в горле, обжигал. На небе появился месяц - в точности такой, как любят рисовать на рождественских открытках. И Илья отстраненно подивился тому, что с его рожек еще не свисают сосульки, как это обычно на подобных картинках рисуют. Близость и недоступность кофейни вызывала сначала раздражение, потом зависть, потом нечто уже слегка напоминающее отчаяние. Смотреть в ту сторону не хотелось. Но нельзя же было все время пялиться на Соло. Внутри тепло, уютно. Мелькают силуэты посетителей, от чашек поднимается пар. Так что мозг невольно домысливает запах кофе - или правда аромат настолько силен, что разносится по всему переулку? Но зайти погреться нельзя. Илья отвернулся, вновь посмотрел на Ковбоя. Тот сидел боком к окну, его руки плавно двигались в такт разговору, он бережно брал статуэтки одну за другой… При чем здесь статуэтки? “Крючком”, на который нужно подцепить антиквара, должна была стать коллекция антикварных табакерок, некогда принадлежащих знаменитостям. Этот поганец опять развлекается там? Использовать “жучки” они не рискнули: антиквар был тесно связан с Т.Р.А.Ш., а трашевцы всегда активно пользовались электронными подслушивающими устройствами и различными способами перехвата информации, порой обставляя в этом вопросе ведущие спецслужбы мира.
Когда Соло вышел наконец, не удостоив Илью взглядом (что было совершенно правильно), и не направился ловить такси (что было вопиюще неправильно), а вальяжным шагом зашел в кофейню, у Курякина потемнело в глазах. Он ждал минут пять, потом бросил букет в урну и ворвался следом. Соло как раз расплачивался с баристой, тот отсчитывал сдачу. Илья толкнул напарника плечом так, что кофе выплеснулся тому на пальцы, и пошел в сторону уборной, надеясь, что Ковбой догадается пойти следом. Тот поудобнее перехватил картонный стакан, оставил сдачу на стойке и двинулся туда же. Илья ждал его на пятачке перед входом в туалет.
- Какого черта тебя сюда понесло, Ковбой? - зарычал Илья. - Ты должен был в отель ехать! Причем еще час назад, если не раньше! Что за статуэтки вы там рассматривали?
Соло молча сдернул перчатку с руки Курякина, - тот даже не успел уловить движение, - и сжал его пальцы. Они отогревались в тепле, кожу покалывало словно иголками. Рука ощущалась неживой, не своей, как бревно, а пальцы Соло казались раскаленными. Илья вырвал руку и сунул в карман, обжегшись о ледяной холод промерзшей подкладки.
- Я зашел взять тебе кофе, Большевик. Подумал, что ты наверняка следом зайдешь. Я сейчас поймаю такси, а ты выходи черным ходом, я буду ждать тебя в переулке напротив табачной лавки. Сейчас Сочельник, второе такси ты будешь ловить до второго пришествия.
- Подземкой доберусь, - буркнул Курякин.
- Ты вообще живой человек или статуя Дейнеки, а, Большевик? До ближайшей станции идти три квартала по морозу.
- Пока еще живой, - проворчал Илья. - Вроде бы.
И, не удержавшись, шмыгнул носом.
- У меня есть подозрение, что Хейз мне что-то подсыпал, - тем же тоном продолжил Соло.
- Ты с ним виски распивал, как тогда с Викторией Винчигуэрра? - взвился Илья.
Соло продолжал безуспешно пихать ему в руку стаканчик с кофе.
- Я с ним ничего не пил, - примирительно сказал он. - Но когда мы смотрели табакерки, мне показалось, что из одной из них поднялся какой-то дымок. И запах был отнюдь не табачный. А Хейз в это время отодвинулся от стола и даже на стуле качнулся назад. Да так, что едва не опрокинулся. Я задержал дыхание, но было поздно. Пока я ничего не чувствую, но уверен, что это был тригаладин. А значит, через двадцать минут я отключусь и перестану что-либо соображать. Поэтому подземкой никто не поедет, возьмем такси. Одно на двоих.
- С чего ты взял, что это тригаладин? Т.Р.А.Ш. не стали бы так глупо использовать похищенную секретную разработку. Мы полгода роем, откуда была утечка, а они на рядовой встрече им разбрасываются.
- Я не исключаю человеческий фактор. Возможно, Хейз просто самоуверенный кретин, и это его личная инициатива. Очень, кстати, на то похоже. Статуэтки он показывал явно в расчете на то, что я задержусь, и он сможет меня допросить, когда препарат начнет действовать. Но я очень спешил, демонстративно смотрел на часы и ушел раньше, чем меня развезло, и он смог бы ввести вторую дозу. В любом случае теперь ясно, что утечка была из нью-йоркской лаборатории ЦРУ.
- Или это была демонстрация, чтобы сбить нас со следа.
- Тоже может быть. Ровно с той же долей вероятности. Но что это тригаладин, у меня нет ни малейших сомнений. Когда я вышел от Хейза, а ты еще топтался на улице, я первым делом зашел в туалет и, прошу прощения, высморкался.
- Действительно, нецелевое использование уборной, - фыркнул Илья и снова невольно шмыгнул носом.
- Тебе бы, кстати, тоже не мешало. Что ты хлюпаешь? Высморкайся и пей уже свой кофе, - Соло силой впихнул стаканчик Илье. - А потом я капнул на платок индикатором, который дал нам Зиверс. И на платке точно были следы препарата.
Илья чертыхнулся.
- По крайней мере, мы знаем, что это за дрянь, - легкомысленно заметил Соло.
- Иди вызывай такси, - ответил Илья.

***
- “Фламинго”, 31-я улица, - бросил Соло в переговорное устройство водителю и откинулся на спинку сиденья.
- Береги меня, Большевик, - со смешком сказал он и закрыл глаза. С лица его медленно уходило обычное язвительное выражение. Курякин стиснул зубы.
- Ладно, - пробормотал он под нос. Но было непохоже, что Ковбой его слышит.

Соло всю дорогу молчал, с потерянным видом смотрел в окно, провожая взглядом каждый столб и каждого пешехода. Безропотно вышел из автомобиля, застыл в холле. В лифте он неуверенно провел рукой вдоль панели с кнопками, потом поднес пальцы к лицу.
Илья тоже молчал, только направлял его, легонько подталкивая.
В номере Курякин кивнул в сторону дивана, Соло все так же молча сел, закрыл глаза и спустя минуту уже спал.
Илья взял телефонный аппарат, вытянул, насколько хватило, провод и закрылся в ванной. На секретность он решил наплевать, ввиду серьезности ситуации, и позвонил по открытой линии. Спустя несколько минут и десяток переключений его соединили с аналитическим отделом.
- Состав проверенный, - уверенно сообщил аналитик. - Зиверс утверждает, что действие его полностью обратимо и ограничено по времени.
Илья облегченно выдохнул и понадеялся, что человек на том конце провода знает, о чем говорит.
- Но есть отдельные...тонкие моменты. Сейчас, на первой стадии действия препарата, у него наблюдается депрессивное гипокинетическое состояние, обусловленное недостатком стимулирующих трансмиттеров.
Илья поднял глаза к потолку и вздохнул.
- Он был полностью дезориентирован, а сейчас заснул - подытожил он. - Вы это имели в виду?
- Да, и после пробуждения должна наступить вторая стадия, противоположная. Активность мозга резко возрастет, состояние станет близким к маниакальному. Пациент… то есть мистер Соло будет лихорадочно пытаться заполнить пустоту, образовавшуюся на месте утерянных воспоминаний. По сути, он будет восстанавливать свою личность, выстраивая и отметая версии одну за другой, создавая ложные воспоминания - так называемые конфабуляции. Образовавшаяся на месте воспоминаний пустота вкупе с некоторым умственным возбуждением может привести к тревожности, паническим атакам, приступам отчаяния или ярости. Мозг пациента попытается заполнить эту пустоту самостоятельно, генерировав фиктивные воспоминания. Самыми причудливые и фантастические, учитывая его возбужденное состояние. Это может быть очень энергозатратно и утомительно как для него, так и для окружающих. Возможно, стоит его изолировать на какое-то время и ввести блокатор дофамина.
- Предлагаете мне накачать его галоперидолом? - хмыкнул Илья.
- Если понадобится. Или же просто немного помогите мистеру Соло. Предоставьте ему как можно больше фактов его биографии, чтобы он смог составить цельную картину и не изводил себя и вас поисками утерянных воспоминаний.
- Это замечательно, только вот я не в курсе большей части его биографии, - хмуро пробурчал Илья.
- Ну так придумайте что-нибудь! В его нынешнем состоянии он уцепится за любую более или менее связную версию и точно не будет ловить вас на вранье, а недостающее домыслит сам. Просто постарайтесь избегать слишком уж явных нестыковок, а к деталям он вряд ли станет придираться. Вам нужно продержаться часов пять-шесть, потом память должна вернуться. После того, как кончится действие препарата, эта вымышленная личность с фальшивой биографией исчезнет за ненадобностью.
Илья замер, озаренный внезапной идеей.

***
Закончив разговор, Курякин вернулся в комнату. Ковбой спал, его голова сползла по спинке дивана, шея была неестественно вывернута - наверняка затечет за время сна. Илья, помедлив секунду, забросил ноги напарника на диван, подсунул ему под голову валик. И, окинув взглядом картину, стащил с ног Соло туфли, не вписывающиеся в общую идиллию этой сцены.
- Плед искать не стану, Ковбой, извини, - пробормотал Илья себе под нос, накинул на плечи пальто и вышел на балкон. В комнате было, по его ощущениям, слишком душно. В такси он успел согреться, и сейчас морозный воздух бодрил, прояснял мысли. Илья уселся в неудобное низковатое кресло и стал обдумывать детали зарождающегося плана. Эта мысль нравилась ему все больше и больше. Совесть колола острыми спицами, когда он вспоминал Соло, растирающего ему замерзшие пальцы и сующего в руки стакан с кофе. Но память тут же услужливо подбрасывала лишние сорок минут в вентиляции “Кларидж-отеля”, турецкие бани, которые Соло во время стамбульской миссии покидал с таким видом, будто делал Курякину личное одолжение, и “икра должна быть крупной”, и все случаи, когда из-за нежелания напарника поступиться личным комфортом Курякину приходилось тянуть на себе самую неприятную часть миссии.
Нет, черт возьми, небольшая дезинформация пойдет ему только на пользу. Ведь неплохой же парень, если отбросить все эти буржуазные замашки, капризы и прихоти.
Илью начало знобить, и он вернулся в комнату. Позднее ничем, кроме как температурным бредом, он свой план объяснить не мог. Но в тот момент идея казалась ему гениальной.

***
Соло заворочался, открыл глаза и начал озираться по сторонам.
- А, очнулся, - по-русски сказал Илья, - хорошо. Ты как, в порядке?
Соло неуверенно потер шею, помотал головой.
- Коль?! - уже настойчивее переспросил Курякин. - Как себя чувствуешь?
- Нормально, - неуверенно ответил Соло тоже по-русски. Акцент был сильный, но, если консультант был прав, Наполеона в его нынешнем состоянии это не должно было смутить.
- Тебя этот мужик, с которым ты встречался, вырубил каким-то препаратом, - напомнил Илья. - Ты что последнее помнишь?
- Последнее? - Соло растерянно взглянул на напарника. В распахнутых глазах плескалось искреннее недоумение. - Ничего...вообще ничего не помню.
- Так… Курякин встал, прошелся по комнате взад-вперед. - А если не из последнего?
Соло пожал плечами.
- Меня как зовут? - продолжал настаивать Курякин. Соло смотрел на него в упор секунд тридцать, потом отвел взгляд и молча покачал головой. Илья успел почувствовать угрызения совести, но вспомнил лишний час в переулке на ледяном ветру - и придавил неуместный порыв.
- Я Илья Курякин, твой напарник, - напомнил он. - А ты?...
- Ко… Николай? - неуверенно предположил Наполеон.
Илья кивнул.
- Николай Соловьев, агент советской разведки. Последний год мы вместе работаем на международную организацию А.Н.К.Л. Сейчас мы на задании. Находимся в гостинице в Нью-Йорке, ждем дальнейших указаний руководства. В подробности задания я тебя, учитывая твое состояние и уровень секретности, посвящать не буду. Просто ждем и отдыхаем. И попытайся хоть что-нибудь вспомнить, - бросил Илья через плечо. Он старался не смотреть Соло в лицо, не уверенный, что сумеет совладать с мимикой и не выдаст себя.
- Я… помню, как отель выглядит. И где он… 31-я улица? Город я, кажется, помню.
Илья нахмурился. По идее, Соло должен был забыть и топографию Нью-Йорка тоже.
- Тебя в нью-йоркских операциях и в вашингтонских часто задействовали, потому что ты ориентируешься здесь лучше остальных, и язык знаешь как родной.
- Кажется, я думаю по-английски, - пробормотал Соло.
- Ты билингв, - кивнул Илья. - У тебя отец работал в посольстве в Вашингтоне, ты в Америке вырос.
- Тогда понятно, - отозвался Наполеон, - это многое объясняет.
Акцент у него, кстати, становился все менее заметным, а русская речь - все более беглой и правильной.
- Ладно, Ковбой, - поспешил закруглить разговор Илья, - отдыхай и вспоминай, а я пока займусь отчетом.
- Ковбой? - изогнул бровь Наполеон. - это мое прозвище?
- Ну да, Ковбой. Потому что выпендриваешься и пижонишь, как персонаж вестернов. И еще Соло. Производное от фамилии. И потому что любишь в одиночку работать. Индивидуалист, - не удержался от подколки Илья.
- Видимо, тлетворное буржуазное влияние? - поддержал шутливый тон Соло.
- Именно, - кивнул Курякин. - Вижу, что тебе лучше.
- Кажется, я вспомнил кое-что,- деловито сказал Ковбой спустя пару минут. Все это время он расхаживал по комнате взад-вперед, маяча перед глазами напарника. В глазах у Курякина от этого неприятно рябило, а еще начала болеть голова и, кажется, поднималась температура. Видимо, два с лишним часа на холоде прошли не бесследно.
- Тот человек, с которым я встречался, был ирландец - рыжеволосый, полный, с плохими зубами.
- Он был типичным англосаксом - худым, бесцветным. И с голливудской улыбкой, - вздохнул Курякин. - Перестань, Коль, это в тебе препарат сейчас говорит. Аналитики предупредили, что ты наверняка будешь себе всякие небылицы придумывать.
- Так ты уже говорил с аналитиками? Когда? Пока я спал? - Соло так и фонтанировал энергией.
- Ну да.
- Значит, не рыжий… - Соло на минуту присел на диван и задумался, потом вскочил.
- Хейз! Его фамилия Хейз!
Илья ошарашенно смотрел на напарника.
- И я успел увидеть, где у него второй сейф! Тот, ради которого все затевалось! Нужно пойти и забрать документы, там работы на пять минут. Который час? Наверняка он уже закрыл магазин!
- И все это так же верно, как то, что Хейз рыжий ирландец с плохими зубами, - скептически заметил Илья.
- Окно в комнате, где сейф, не стандартное, а “половинка”, - выдал Соло. Илья осекся: действительно, одно из окон магазина было маленьким, как бы урезанным - из-за примыкавшей к стене наружной пристройки.
- Из него видна витрина кофейни. Там Санта, олени… Четыре оленя, а должно быть восемь, и Рудольф был без красного носа… так, я отвлекся.
- Вот он,”проверенный” препарат, - проворчал Илья, - даже память толком не может отшибить. Хотя ты как-то упоминал, что специально тренировал и тренируешь память. Может, из-за этого вышла осечка с полной амнезией.
- Я еще что-то о себе рассказывал? - Ковбой смотрел жадно и доверчиво, без своей фирменной усмешки, и Илья в очередной раз проклял свою затею.
- Я не так много знаю о тебе, - качнул головой Курякин. - Мы работаем вместе год, но ты всегда был скрытным.
Соло разочарованно отвернулся.
- Хорошо, - после паузы сказал Курякин. - Похоже, все именно так. Нарисуй, где находится сейф.
Соло быстро набросал план магазина, отметил расположение сейфа, подробно описал систему замков. Передавая Илье карандаш, он коснулся его руки и присвистнул:
- Эй, да у тебя жар! Градуса сто три, не меньше! Похоже, ты подхватил грипп.
Илья, который и сам уже чувствовал, что температура поднялась под сорок, все же не удержался и поправил:
- Считай по Цельсию, Ковбой.
- Спорим, ты сейчас хотел добавить “Ты не в Америке”, - фыркнул Соло, но тут же посерьезнел. - Ты и вправду собрался идти с температурой?
- Это не грипп, обычная простуда. Я всегда так болею. Несколько часов высокая температура - и потом я в порядке. К утру все будет нормально. И это мне не помешает.
- Перестань, я схожу один. Я помню, что нужно сделать, и Нью-Йорк я тоже помню. Это же в районе 207 Авеню, верно?
- Верно, но никуда ты не пойдешь. Я сейчас еще раз позвоню аналитикам и передам всю твою информацию. А дальше мы сделаем так, как решат в Центре. Слишком много неучтенных факторов, чтобы действовать без подстраховки.
- А про свою простуду ты собираешься стыдливо умолчать? Не так ли, мой самоотверженный друг?
Соло уже очень сильно напоминал себя обычного, и Илья не удивился бы, услышь он привычное “мой безнадежно советский друг”. Но, кажется, вброшенная дезинформация надежно прижилась в одурманенном мозгу Ковбоя, и он действительно считал себя советским агентом Николаем Соловьевым.
- Простуда мне никак не помешает, - решительно сказал Илья, подтягивая к себе телефон и снова уходя с ним в ванную. - Извини, ничего личного, но при тебе говорить не стану. Мало ли, какими сюрпризами сейчас твоя башка начинена.
Соло дернулся что-то сказать, но промолчал.
Аналитики предсказуемо порекомендовали Курякину идти одному (про температуру тот действительно умолчал), предварительно дав напарнику дозу препарата, снимающего возбуждение мозга. Если бы Соло проспал до конца действия тригаладина, это было бы идеально, но Илья сомневался, что этот план выполним.
Когда Курякин вышел из ванной и с досадой брякнул на столик телефонный аппарат, Соло лежал на диване, отвернувшись к стене, но поза его была отнюдь не расслабленной. Он напоминал сжатую пружину и, услышав, что дверь открылась, сразу вскочил.
- Сейчас ты спустишься в лобби, встретишься там с кем-то, и тебе передадут какое-то дерьмо. Ты это дерьмо мне вколешь, вырубишь меня и уйдешь на задание. Так?
Курякин, который именно так собирался поступить, неопределенно дернул плечом.
- А потом ты провалишь задание, потому что температура у тебя поднимется еще выше, ты налажаешь с сигнализацией, и некому будет тебя оттуда вытащить. Давай я хотя бы в такси за углом подожду.
“Так ты и подождешь, - подумал Илья, - потащишься же следом!”
- Как я тебя могу взять, когда ты настолько не в себе, что считаешь себя советским агентом Соловьевым? - в отчаянии брякнул он.
Соло замер на полуслове.
- Что ты мне лапшу на голову вешаешь?
- На уши, - автоматически поправил Илья.
- Да, надо язык подтянуть, а то говорю уже, как иностранец, - самокритично признал Соло.
- Я тебя обманул, - пошел ва-банк Илья. - Ты мой напарник по А.Н.К.Л, но не Соловьев. Ты американец Наполеон Соло, агент ЦРУ.
- А еще тебе аналитики сказали, что если ты меня окончательно дезориентируешь, то препарат подействует быстрее, - все тем же обличающим тоном продолжил Соло. - Я думаю по-русски…
- Сорок минут назад ты думал по-английски.
- С чего ты взял? Я думаю по-русски, у меня нет акцента…
- У меня тоже нет русского акцента, - сказал по-английски Илья. Соло поморщился.
- Но у меня-то его действительно нет!
Курякин вздохнул. Он уже понял, что легко не будет, но всю бездну последствий своей “хорошей идеи” начал осознавать лишь сейчас.
- Посчитай на пальцах, - велел он, - до десяти.
Соло начал разгибать пальцы, потом понял и зло махнул рукой.
- Вспомни хоть одну русскую колыбельную.
Соло открыл рот, но так ничего и не сказал.
- Что, только английские вспоминаются?
- У меня нянька была негритянка. Я ее точно помню. Как зовут - не помню, а вот лицо - да.
- Конечно, конечно, у каждого сотрудника советского посольства был целый штат негритянской прислуги, - язвительно поддакнул Курякин, - и это только приветствовалось.
- Пошел ты на х**! - в сердцах бросил в ответ советский агент Соловьев.
- Ну? Ну, развей свою мысль! - саркастически подначил Илья.
И “Соловьев”, к его удивлению, мысль развил, распространив ее во времени и пространстве, а также усугубив генеалогическим исследованием. Да так удачно, что Курякину осталось только уважительно присвистнуть.
- Силён, - признал он. - Ну, тогда еще продолжи стишок. “Идет бычок…”
- И на бочок! - победоносно сказал Соло и бросил на напарника торжествующий взгляд. - Верно же?
- Верно, - обреченно сказал Илья. Он уже понял, что никакие факты не смогут прошибить эту железную, подкрепленную тригаладином уверенность.
***
Илья вернулся в номер и положил на стол упаковку с препаратом.
- Не надо, - быстро сказал Соло. Он стоял, отвернувшись к окну.
- Если я просто попрошу тебя остаться в номере, ты же все равно потащишься за мной, - горько сказал Илья. - А там тебя накроет еще разок, ты решишь, что ты агент Моссад или террорист из ИРА…
- С чего бы вдруг? - усомнился Соло. - Не вешай мне больше никакой лапши… на уши. Про Наполеонов и Чингисханов.
Илья сжал руками виски, с силой потер затылок. Инстинкты подсказывали, что нужно просто вырубить Ковбоя и вколоть ему препарат. Но совесть, и без того уже терзавшая Илью, как лисица спартанского мальчика, вопила во весь голос: не смей!
- Ты останешься здесь, - твердо сказал Илья. - Или я скручу тебя и вколю лекарство. Ты. Останешься. Здесь.
Повисла пауза.
- Что мне делать, если ты не вернешься к утру? - чужим мертвым голосом спросил Ковбой.
“К утру тебя здесь не будет, - подумал Илья. - Вернется Наполеон Соло, который дал бы мне честное слово - или целый десяток, - и каждое из них не стоило бы выеденного яйца. А тебе я почему-то верю и так”.
- Тебе позвонят, - пообещал он. - Но к утру я вернусь в любом случае.
Соло кивнул, продолжая смотреть в окно.

***
Магазин изнутри в точности соответствовал плану, нарисованному Соло. И сейф оказался на том самом месте. И с сигнализацией он лажанул - в точности как предсказывал Соло. Пот заливал глаза, голова слегка покруживалась, деления на магнитной отмычке сливались в смутное пятно, руки ощутимо дрожали. Наполеон Соло, как и предполагал Илья, не ждал его в такси на углу. Нет, он нарисовался на пороге, как только завыла сигнализация, оттеснил Илью от дверцы сейфа, довернул трещотку на отмычке на недостающий оборот и распахнул дверцу. Илья быстро запихнул во внутренний карман куртки стопку документов и бросился к порогу вслед за напарником.
Вспыхнул свет, на мгновение ослепив. На сетчатке отпечатался силуэт в дверном проеме, пистолет, направленный в голову Соло. Илья прыгнул. Под руками и коленями хрустнуло. Выстрел грохнул, но как-то приглушенно.
Его рванули за куртку на спине. Илья встал, подчиняясь этому движению. Хейз лежал, на полу расплывалась красная лужица. Илья прикоснулся к его шее. Пульса не было. Соло дотянулся до выключателя, погасил свет.
- Он руку вывернул в падении, так что упал на пистолет в момент выстрела, - сказала темнота голосом напарника. - Нашумели… ну да ладно. Идем. Бумаги все у тебя?
Илья кивнул.
- Надеюсь, в номере в аптечке хотя бы аспирин есть, - пробормотал Соло. - На тебя смотреть страшно.
Говорил он, как машинально отметил Курякин, все еще по-русски.
- Темно же. Вот и не смотри, - произнес Илья вслух.

***
В номере все осталось так же, как помнил Илья: лежала на журнальном столике упаковка с лекарством, неаккуратной бухтой змеился по полу вытянутый из-за тумбочки телефонный шнур. Только чемодан Соло был вытащен из шкафа, а через спинку стула был переброшен его пиджак. Видимо, Ковбой собирался в спешке. Обычно он ревниво следил за своей одеждой, педантично убирая ее от постороннего взгляда. Или же Николай Соловьев привык более беспечно относиться к вещам. Илья повесил пиджак в шкаф, задвинул чемодан. Соло прошел в ванную, принес из аптечки аспирин и стакан с водой. Илья безропотно выпил таблетки и сел в кресло.
Соло опустился на диван, покрутил в руках коробку с ампулами успокоительного и бросил ее на колени Илье.
- Введешь мне… ну, один миллиграмм. Чтобы какой-то остаток препарата в крови был. Скажем, что ты ходил один. Хейз уже ничего не подтвердит и не опровергнет, таксиста никто не станет искать и допрашивать. Из соседей тоже вряд ли кто-то успел нас сосчитать. Иначе не носить тебе головы.
- Не сносить, - машинально поправил Илья. Соло кивнул.
- Вряд ли в штабе поверят, что тригаладин на меня не подействовал.
- Не подействовал? Вообще-то у тебя амнезия.
Соло покачал головой.
- Была кратковременная потеря памяти, но это длилось не дольше сорока минут. Пока я сидел в номере, я все вспомнил. И детство, и нашу квартиру в Вашингтоне, и московскую квартиру, и родителей…
Илья смотрел на напарника, онемев от изумления.
- И няньку? - наконец вымолвил он, не удержавшись от подколки.
Соло поморщился:
- Нянька это какая-то ерунда… из фильма какого-то, наверное, в памяти застряло. Няньки не было, в сад и школу меня водил сотрудник посольства - его Николай звали, как меня. А на лето меня отправляли к деду с бабкой, у них была ферма недалеко от Москвы. Они держали бычков ангусской породы...
Илья терпеливо пережидал этот поток откровений, отгоняя от внутреннего взора картинку, на которой стадо лоснящихся черных ангусов красовалось на фоне пятнистых подмосковных буренок, а дедушка Ковбоя, оседлав мустанга, с кольтом у бедра объезжал свои владения, отгоняя койотов и особо настырных пионеров.
- А про нашу совместную работу ты что-нибудь помнишь? - спросил он.
Соло задумался.
- Вообще-то я далеко не все вспомнил, - признался он наконец. - С прошлым легче. А вот недавнее время… пробелов еще очень много. Но стоит сконцентрироваться - и все возвращается. Просто не сразу, а частями. Из последнего помню, как нас отзывали в Москву весной, ты еще меня в гости приглашал…
- На ферму? - снова не удержался Илья.
- Почему на ферму? - изумился Соло. - Проверяешь? У тебя квартира совсем рядом с центром, из окон Кремль виден.
- А из вашего окошка только улица немножко, - пробормотал под нос Илья, которого вполне устраивала его квартира на Соколе, но кремлевские звезды из ее окон не были видны ни в какой бинокль.
- И все-таки зачем ты пошел за мной сегодня? Обещал же не ходить, - поспешил он сменить щекотливую тему.
- Обещал. - Ковбой внезапно посерьезнел, даже губу прикусил, а между бровями залегла морщинка. - И не собирался идти, раз уж пообещал. Но когда ты уходил, у тебя уже жар был нешуточный, и наверняка к ночи стало бы еще хуже. Сначала я решил, что ты знаешь что делаешь. Но потом представил, как ты там пытаешься совладать с сейфом в этом состоянии. Я бы вряд ли справился. А по сейфам все-таки из нас двоих я лучший специалист.
Илья слушал и не верил. Сейчас он почти жалел, что ему больше не придется работать вдвоем с Колей Соловьевым - пижоном и мажором, которого наверняка разведка держит на коротком поводке за какие-то старые грешки. Но Соловьев - хотя он почти такой же самодовольный засранец, как его американский близнец Наполеон Соло, - способен поставить себя на место напарника. Посочувствовать ему. Прикрыть его перед начальством, пусть даже ради этого придется перетерпеть неудобство и пойти на уступки. Хотя… стаканчик с горячим кофе, теплые пальцы напарника, растирающие его онемевшую от холода кисть… Возможно, у близнецов было чуть больше общего, чем мог предположить Илья.
- Ничего мы инсценировать не будем, - решительно сказал он. - Хотя за предложение спасибо. Не стоит вранье громоздить одно на другое. Напишу все как есть. С тебя вообще спроса никакого, ты был под веществами. А я переоценил свои возможности, мне и отвечать. Нужно было просто передать информацию в центр и не рыпаться.
Соло смотрел, прищурившись.
- Уверен? Не полетит голова?
- Это не самый большой прокол за мою карьеру. Бывало и похуже.
- Удивительно, что ты это сказал.
Илья пожал плечами.
- Всякое случалось. Я все-таки живой человек, а не...
- ...статуя Дейнеки, - по-английски закончил его фразу Ковбой.
Илья оторопело смотрел на него. Соло, оборвав речь на полуслове, вдруг начал смеяться - сначала беззвучно, потом все громче и громче. Илья растерянно моргнул.
- Ох, Большевик, - отсмеявшись, сказал Соло. - Видел бы ты сейчас свое лицо!
- Так ты...вспомнил? Когда? Аналитики уверяли, что после того, как ты проснешься, вымышленная личность исчезнет без следа.
- А она и исчезла. По крайней мере, Соловьевым я себя больше не чувствую, это точно, - хмыкнул Наполеон. - Или аналитик утверждал, что я и помнить ничего не буду о случившемся?
Илье захотелось то ли провалиться на этаж ниже, то ли спрятаться за штору. Как там Соло характеризовал Хейза? "Самоуверенный кретин"? Это он, Илья Курякин, самоуверенный кретин!
- Нет, не утверждал, - признался он.
Соло усмехнулся.
- Вспомнил я, когда ты ушел. Заняться мне было нечем, и я уснул на диване. А после пробуждения… - Соло покрутил головой. - После пробуждения я сначала очень хотел тебя придушить. А потом мне стало смешно. А потом я представил, как ты копаешься в замке сейфа, с этим твоим жаром и ознобом. И мне как-то расхотелось смеяться. И я решил, что черт с ним, с обещанием. И поехал следом.
- А почему не сказал ничего, ломал комедию?
- Можешь считать это ответной местью. Ну и, кроме того, хотелось еще на тебя такого посмотреть.
- Какого? - не понял Илья.
- Ты разговаривал, как человек с человеком, с Соловьевым своим! Ты его перестал за шахматную фигуру держать, за винтик в своем “Вальтере”. И сам, как оказалось, можешь по-человечески себя вести. Наполеона Соло ты бы слушать не стал, скрутил бы и силой ввел препарат. Возможно, это было бы профессионально верным решением, но поверь, я благодарен, что ты этого не сделал.
Илья отвернулся к окну и тут же некстати вспомнил, как несколько часов назад Соло, точно так же отвернувшись и не глядя, просил не колоть ему нейролептик. Уши горели - и отнюдь не из-за температуры. То ли аспирин подействовал, то ли организм решил продемонстрировать все свои резервы и возможности, но чувствовал он себя вполне уже нормально. От вечернего озноба и дурноты не осталось и следа.
- Извини, - выдавил он. - Это была плохая идея. Насчет Соловьева. Я не должен был.
- Да, Большевик, за тобой должок, - как ни в чем ни бывало, подхватил Соло. - Шутка получилась нехорошая. Но знаешь, - он шагнул навстречу. Илья в этот момент как раз решил, что хватит уже прятаться и сверлить взглядом занавески, повернулся - и они едва не столкнулись.
Соло крепко прихватил Курякина за рукав и не позволил отшатнуться.
- Но знаешь что, Большевик, - доверительно сообщил он, - я даже в какой-то мере рад, что ты сотворил эту глупость.
- Почему? - удивился Илья.
- Да потому что раньше ты не делал глупостей.
Илья недоверчиво вздернул бровь.
- Раньше ты допускал просчеты. А это была обычная дурацкая, качественная такая глупость. Месть за то, что я не спешил освободить тебя с поста, а рассматривал статуэтки. В тебе говорила обида. Но вот поверь, мой... друг (не “советский друг”, - машинально отметил Илья), на этот раз я действительно не мог уйти раньше. Хейз тянул время. И если бы наблюдатели ТРАШ присутствовали рядом...
- Не было никого, - буркнул Курякин.
- ...то мой внезапный уход спугнул бы их, и твоя часть работы оказалась бы напрасной. Так что на сей раз моя совесть чиста.
- А в Париже тебя тоже совесть не беспокоила? И в Стамбуле?
- Нет, Большевик. Не беспокоила. Потому что если бы что-то было не в порядке, и мой напарник оказался бы живым человеком, а не роботом, он бы наверняка дал мне знать, что не все идет как надо.
- Можно подумать, я не говорил.
- А что ты говорил? “В вентиляции у меня затекла нога, и это поставило миссию под угрозу”? “Твоя любовь к роскоши выглядит просто неприлично”? “Мы здесь не для того, чтобы развлекаться, Ковбой”? Где здесь ты, во всех этих сентенциях?
Соло перевел дыхание, и Илья отметил, что говорит тот с нехарактерной для него запальчивостью и горячностью. Словно и вправду задет за живое.
- С Соловьевым своим ты бы тоже так разговаривал?
Илья, который слушал и не верил своим ушам, возразил:
- Соловьев бы себя так и не вел.
И понял, что они обсуждают несуществующего агента Соловьева как живого человека. Причем Соло - с какой-то даже ревностью.
- Ой ли? - скептически фыркнул Наполеон. - Точно не вел бы?
- Если бы начал, я бы ему в морду дал, - по-русски буркнул Илья.
- Колю не трожь, - моментально (и тоже по-русски) отреагировал Ковбой.
Они переглянулись и рассмеялись.



На правах организатора не удержусь и добавлю саундтрек)))

@темы: Новогоднее, фандомное, Снежный шар